Философия как духовное делание (сборник)

Эгоцентризм одинокой души, пролагающий для нее обособленный жизненный путь, устраняющий на нем преграды, воздвигаемые желаниями и действиями ино-бытия, делает все глубже рознь между нею и миром, все больше отдаляет ее от него. Созданный ее одиночеством, он завершает и утверждает его; все теснее смыкаются вокруг одинокой души грани собственной единичности, и сильнее чувствует она несоответствие между беспредельностью своих желаний и ограниченностью тех средств, которые она может найти в своем тесном, маленьком мире для их удовлетворения. Одиночество души, изживаясь в эгоистическом делании, раскрывает перед нею свою тягость. Отъединенная от ино-бытия душа исходит под гнетом своих бессильных желаний и необходимости считаться только с ними; она устает нести тяжесть самой себя. Процветание ее оказывается теперь в зависимости от того, чтобы не было этих неутолимых желаний, и она начинает бороться с ними, подавлять их и игнорировать. Так как источником их является она сама, то борьба с ними оказывается не чем иным, как борьбой души с самой собою. Она встречает свои влечения и себялюбивые зовы неумолимым «нет»; и так как для этого самоотрицания необходимо найти опору вне самой души, то она ищет ее в насилующих душу требованиях морального долга.

И любовь к себе, и эгоистическое делание, выражающие душевное одиночество, необходимо приводят к самоненависти и самоосуждению. В страданиях неутоленного самочувствия одинокая душа раскрывает, что сама она в самой индивидуальной природе своей, в этой отторгнутости от общей единой жизни есть начало недобрых влечений и что в отпадении ее от мирового целого лежит та вина ее, которая делает необходимым не только ее самолюбие и эгоизм, но и безрадостность их и их разложение.

Любовь к себе определяет не только волю, но и познавание одинокой души. Представления и идеи, которые возникают в ней, являются живыми элементами опыта, дарующими подлинное знание лишь тогда, когда они проникнуты ее хотением и ее эмоциональным богатством. Между тем воля и чувство одинокой души связаны, прежде всего, с нею самой, вследствие чего личное самочувствие и личный интерес получают руководящее значение в развитии познавательного процесса и в его результатах.

Иррациональная энергия одинокой души, сосредоточенная на ней самой, делает ее первым и излюбленнейшим предметом созерцания и размышления. Работа фантазии и воображения вокруг собственного психофизического образа является постоянным и привычным занятием человека, часто не замечаемым им в силу своей непрерывности. Оно происходит и в полном дневном сознании, то принимая форму мечтательных грез, то обнаруживаясь в таких обыденных явлениях жизни, как нескончаемые рассказы о себе, устные автобиографии и исповеди, неуменье и неохота слушать другого и даже иногда безразличие к тому, слышит ли сообщаемое этот другой. Зависимость такого самосозерцания от иррациональных сфер души часто уводит его от света дня в сумерки дремоты или в темную ночь сновидений, где затаенные чувства имеют больше простора, более независимые от контроля сознания, мешающего им свободно изживаться. Очевидно, что такая занятость собою, если даже она сопровождается самопознанием и самокритикой, не приводит к подлинному о себе знанию. Определяемая личной корыстной заинтересованностью души, она создает выдумку о ней, соответствующую ее желаниям, но далекую от истины. Руководимое себялюбием субъективное познание души может создать лишь искаженный ее образ.

В познавании ино-бытия, так же как и в познавании самой себя, одинокая душа остается верной своему одиночеству. Личный интерес не только определяет выбор предмета знания, сосредоточивая внимание на том, с чем связывается чувство и желание, но и заставляет искать в нем желанное, или даже больше этого – вдумывать это желание в него, искажая подлинную его природу.

В поисках за желанным душа постепенно полагает центр тяжести во всяком познании вообще не на правду его, т. е. на его предметную подлинность и истинность, но на самоудовлетворение. Поэтому интерес ее сосредоточивается не столько на природе познаваемого предмета, сколько на собственных душевных процессах, творящих познание, на впечатлениях, чувствах и мыслях, возбужденных им в душе. Другими словами, главным предметом интереса оказывается во всем сама душа, которая постепенно и подставляется на место предмета, подменивает его собою и выдает себя за него. Познание предмета превращается в самоописание и самоизложение одинокой души, в субъективный опыт, ложный, во всяком случае, постольку, поскольку он выдается за истинную сущность самого предмета.

Когда зависимость результатов познания от личной жизни души доходит до ее сознания и она чувствует, что она искажает опыт и что она бессильна найти опору для своей очевидности как в чужом опыте, так и в самом предмете, – она склоняется к релятивизму и утверждает субъективность познания как непреодолимый закон, управляющий исканием истины. Подлинный предмет представляется ей непознаваемым так, как он есть, и доступен человеку лишь в том образе своем, в котором он ему является или «кажется». Одинокая душа отказывается от верного знания ради изменчивых мнений и убеждений, шаткость которых принуждает ее, наконец, сделать безнадежный вывод: единой истины нет вовсе, всякая истина относительна и определяется личным приятием одинокой души. Подобно тому как это было в себялюбии и в эгоцентризме, душа и в субъективном познавании оказывается единственным предметом, сосредоточивающим на себе всю энергию своего внимания и единственным источником всех жизненных содержаний, которые проникаются ограниченностью обособленного единичного существа и в силу этого создают в нем неуверенность и отчаяние. Оторванная от мирового единства тесно сомкнутыми гранями своего бытия, бессильная преодолеть их в процессе познающего и оценивающего искания, одинокая душа в лучшем случае осознает проклятие своего отпадения от мирового целого и тоскует по единой неведомой правде.

5

Жизнь одинокой души, движимая и в делании, и в познавании своем корыстью себялюбия, обнаруживает то неблагополучие, которое необходимо связано с самой природой одинокого бытия. Основною особенностью одинокой души является то, что мир остается ей чужим, между тем как совсем устранить его она не может. Этот чужой, далекий мир ограничивает единичную жизнь, которая в стремлении своем к самоутверждению пытается преодолеть стесняющие ее границы. Внимая глубинному зову своей обособленной природы, душа хочет разбить оковы своей ограниченности безграничным расширением своего личного бытия. Она хочет овладеть ино-бытием и покорить его себе, проникнуть всюду, претворить весь опыт в свой опыт и на всем отобразить свой единичный лик. Однако, несмотря на рост души в этом процессе самоутверждения, только малые частицы мира приобщаются ее жизни; за пределами приобщения мир по-прежнему остается далеким и чужим. Мало того, то немногое в ино-бытии, что удалось ей претворить в свой опыт, получает тем самым свойство ограниченности и изменяет своей природе; чувство любви, обращенное на самое одинокую душу, вырождается в самоотвращение; единое добро, единая истина подменивается личным благом, неверной субъективной, «моей» истиной. Божий мир, реальный, глубокий и безграничный, становится миром единичной души и, замыкаясь в тесные пределы, утрачивает свою духовную значительность и величавую природу. Культ личного делает душу слепой к истинному величию и заставляет ее ничтожное считать великим и значительным. Так рождается в душе пошлость – несчастие ее одинокого бытия – и грозит овладеть ее миром всецело, если душа забудет о том, что в дерзании своем она только несчастна.

Опыт одиночества есть в основе своей опыт самоутверждения единичного бытия, противопоставляющего себя единой целостности мира. Попытка самоутверждения является для единичной души необходимым следствием ее индивидуальной природы, но в стремлении своем поглотить ино-бытие и враждебно устранить его она приходит к сознанию своего бессилия и к вражде с собою. Сила обособления, которою живет индивидуальное, сталкивается в развитии с непреодолимым сознанием первоначального единства мирового целого, а неумирающая в душе память о нем питает стремление к восстановлению попранного враждой единения. Эти противоречивые отношения между единичностью и великой множественно-единой цельностью, вносящей дисгармонию в жизнь одинокой души, порождают проблему преодоления антагонизма отрицающих друг друга сил единичного бытия ради достижения мира, в котором единичная жизнь, сохраняя индивидуальную природу свою, пребывала бы в единении с жизнью целого.

Поскольку смысл единично одинокого бытия утверждается на обособлении от иного, единственности и неповторимости личной организации, постольку для него как такового проблема воссоединения с миром живых созданий является неразрешимой. В сфере чисто эмпирических отношений, если уже говорить о них, не существует принципиально и абсолютно нераспутываемых узлов, неразрешимых затруднений: то, что представляется безысходным сегодня, завтра находит себе исход; непосильное одному преодолевается другим или другими. И если тем не менее личная жизнь человека бывает полна неразрешимых конфликтов, если она исполняется трагическим содержанием, то это потому и постольку, поскольку в эмпирическом факте живет более глубокое метафизическое содержание, поскольку через оболочку временного явления видится его абсолютная сущность. Трагедия раскрывается там, где зрячая душа усматривает в событии дня изначальное зло мира и в своих усилиях устранить или преодолеть минутного врага восстает на врага мирового.

Космическая основа одинокого бытия вносит трагический элемент в опыт одиночества. Она делает его не случайным преходящим фактом, но постоянным и необходимым началом жизни. Им насыщено каждое движение, каждое свершение души, потому что самая сущность душевной природы созидается могуществом его силы. Страдая в одиночестве, человеческая душа приобщается мировому страданию, осуждая его, она осуждает мировое зло, и, восставая против него, борется с непреложной судьбою. Проблема одиночества есть трагическая проблема, и путь к ее решению есть путь героической борьбы.

II

Как сердцу высказать себя?Другому как понять тебя?Тютчев

1

Одинокая душа, заброшенная среди множества живых существ и угнетаемая границами своего единичного бытия, невольно ищет во взаимодействии с чужой душой преодоления своей невзгоды. Опыт общения неизбежно оказывается тем жизненным опытом, в котором ведется борьба за разрешение проблемы одиночества. Каждый отдельный акт общения решает свои особые задачи и получает индивидуальные неповторяемые черты; но в основе своей он всегда является попыткой преодолеть противоречивость единичного существования. Силы души, рожденные ее одиночеством, овладевают делом общения – как в сложных конфликтах одной души с другою, так и в обыденных касаниях. И вот общая схема акта общения, которая является одной и той же и там, где оно неисчерпаемо в богатстве своего содержания, и там, где оно поверхностно и бедно, определяется в существе своем тою судьбой, на которую обречена одинокая жизнь.

Понятно, что общение есть явление гораздо более сложное, чем одиночество. Основным усложняющим моментом является в нем то обстоятельство, что состав его не исчерпывается опытом одной души, но представляет собою соединение параллельно протекающих опытов двух живых существ, из которых каждое есть ино-бытие для другого. Поскольку душа одинока, постольку она не выходит за пределы непосредственного опыта; хотя ино-бытие и дано в этом опыте, но участие его в жизни одинокой души определяется и исчерпывается ее отношением к нему; оно же со своей стороны может оставаться по отношению к ней совершенно пассивным. Напротив, в общении ино-бытие оказывается реально действующим, причем одинокая душа бессильна испытать это чужое действие так, как она испытывает свое участие в общении, но тем не менее знает о нем и считается с ним. Опыт общения в полноте своей является не единым, но двойственным; оба элемента, его образующие, – опыт одной и опыт другой общающейся души – разобщены их одиночеством.