Философия смерти: опыт религиозной метафизики

Мы, философствуя себе понемногу, можем задать вопрос: был маленький Чарли жив во время принятия решения врачами Грэйт-Осмонд-Стрит или он уже был мертв? За жизнь живого ребенка врачи были обязаны бороться, но лечение было прекращено. Следовательно он уже умер, но родители этого не осознавали и считали его живым, тогда почему был поставлен вопрос о паллиативной помощи? Представим себе, что родители несчастного малыша поверили бы докторам и приняли бы их вердикт, тогда можно было бы с уверенностью утверждать, что смерть в данном случае наступила, несмотря на продолжающиеся физиологические процессы. Еще одно подтверждение того, что смерть – это длительность и в ее поле существует свобода и законность?

В рамках философии «deprivation account» смерть теряет себя даже как «квазиобъектный фантом», свое биологическое выражение и становится не-смертью, приобретая юридическое, культурное или логическое наполнение, не связанное с переходом из жизни в не-жизнь.

Если взглянуть на феномен смерти метафизически, то можно предположить, что смерть является пределом личностного бытия, процессом перехода из бытия в небытие. Смерть имеет начало в бытии и окончание где-то в небытии. Или возможно, что и продолжение, стремящееся в бесконечность в небытии? Небытие невозможно исследовать научными методами и невозможно «научно» доказать его отсутствие. Небытие можно только мыслить. Или, например, в него можно верить. Если смерть это процесс, имеющий временную составляющую, то, следовательно небытие, равно как и бытие также имеет свою сущность. Поэтому признаваемое религиозной философией продолжение жизни в бесконечности есть признание того же существования, того же бытия, обладающего «бытийной сущностью».

Понятие смерти несет в себе яркое эмоциональное наполнение. Большинство людей при слове смерть испытывают чувство страха, подобно Принцессе из сказки Шварца (а вслед за ней и мы, читатели…): «смерть-то, оказывается, груба. Да еще и грязна. Она приходит с целым мешком отвратительных инструментов, похожих на докторские. Там у нее лежат необточенные серые каменные молотки для ударов, ржавые крючки для разрыва сердца и еще более безобразные приспособления, о которых не хочется говорить».

Смерть субъективна, ибо каждый человек так или иначе мыслит о смерти и сущностью смерти в этом случае является представление (во многом разнящееся, но объективно представленное в культуре) человека о ней. Также можно вспомнить и то, что бытие, начиная еще с античного Парменида, определяется как постижимое «только лишь на пути разума, а не на пути чувств». Не столько пугает бытийность смерти, сколько наше бытие в смерти. И осмысление этого бытия субъектом не зависит в полной мере от самого субъекта.

Для субъекта страх смерти вырастает из ожидания физических страданий, из осознания предстоящей утраты (общения с близкими и друзьями, потребления благ современного общества и т.п.) и, даже, из эгоистичного признания того, что окружающие продолжат пользоваться благами современного уклада жизни и будущих благ, еще более развитого общества. Смерть таким образом есть утрата потребления. В наши дни, когда жизнь вокруг стремительно изменяется человеку чаще досадно, что смерть лишит его возможности наблюдать и даже принимать участие во все новых и новых изменениях. Аннулируется его «билет» на Всемирное Представление Жизни, но более досадно то, что у окружающих его людей билеты остаются действительными…

Умирающий человек становится злым. Это отмечает и Кюблер-Рос: «когда пациент уже не в силах отрицать очевидное, его начинают переполнять ярость, раздражение, зависть и негодование. Возмущение распространяется во всех направлениях и временами выплескивается на окружающих совершенно неожиданно».

В основе этого процесса лежит наше Эго. Эгоизм в той или иной степени присущ, по-видимому, каждому из нас, но люди более других подверженные эгоизму страдают при смерти сильнее. Эго не может смириться с потерей того, что остается у соседа или родственника. Смерть – это вопль бессильного человеческого Эго. Но потребление у каждого из нас разное и кому-то, может статься, и терять-то нечего, однако и в данном случае смерть также страшна и нежеланна, как и у «важных» потребителей.

Современная медицина, развивая паллиативную помощь научилась уверенно купировать подобные состояния и «облегчать» участь своих пациентов.

Э. Кюблер-Росс, изучавшая длительное время психологию тяжелобольных людей отметила: «Подсознание не в силах представить себе прекращение собственного существования, оно уверено в бессмертии своей личности, но без труда мирится с гибелью соседа. Мы пытаемся подавить тревогу, которую пробуждает в нас вид обреченного человека или больного в критическом состоянии. Наше подсознание считает собственную смерть совершенно невозможной. Оно, подсознание, просто не в силах представить себе прекращение своего существования на земле». Все люди, узнавшие о приближении финала своего пребывания в этом мире, по замечанию Кюблер-Росс демонстрируют схожее поведение, начинающееся с отрицания. «Большинство (смертельно больных людей) признавалось, что их первой реакцией на известие о смертельной болезни были слова: «Нет, только не я, не может быть!».

В данном, достаточно распространенном взгляде, смерть представляет собой противоречие между человеческим Я и окружающим его миром. Внешние сигналы, поступающие к субъекту, говорят о конечности личностного бытия, а сигналы, исходящие из подсознания собственного Я говорят о бесконечности этого бытия.

Смерть представляется как дизъюнкция двух утверждений: «Я бессмертен» и «Я смертен, как и сосед, похороненный третьего дня». Таким образом смерть выступает как не имеющий бытия феномен, а всего лишь логическое умозаключение. И человек в равной степени может принять ту или иную сторону, признать смерть или надеяться на бессмертие, сводя проблему лишь к особенностям индивидуального мнения. Как отношение своего рассудка к своей памяти, как личную особенность. Положив на весы рассуждений утверждения «Я бессмертен» и «Я смертен, как и сосед, похороненный третьего дня», человек рано или поздно склоняется к принятию первого.

В этом находится основание распространенной обыденной религиозности, которая захватывает под финал жизни практически каждого. Это не противоречит христианским догмам, но и не является истинно христианским отношением к смерти. Для христианина смерть представляется как продолжающееся бытие в иной реальности, которую называют небытие. Почти две тысячи лет назад утвердился взгляд на смерть как на переход из одной реальности в последующею, из одного физического состояния в другое, из жизни в вечность. В качестве примера подобного отношения к смерти, мы можем рассмотреть известный рассказ очевидцев об отшествии ко Господу афонского старца Иосифа Исихаста (цитируется с некоторыми сокращениями). «Всецарица известила его за месяц до его отшествия. Наступил рассвет 15 августа. Старец сидит в своем креслице во дворе нашего исихастрия, ожидает часа и мгновения. Он не сомневается в извещении, которое ему дала наша Пресвятая, но, видя, что время идет и солнце восходит, начинает чувствовать что-то вроде огорчения, беспокойства от задержки. Старец позвал меня и сказал:

– Дитя мое, почему Бог медлит и не забирает меня? Солнце восходит, а я еще здесь!

Видя, как старец печалится и почти уже не может терпеть, я осмеливаюсь сказать ему:

– Старче, не огорчайтесь, сейчас мы начнем читать молитву, и вы отойдете.

Отцы начали усиленно молиться. Не прошло и четверти часа, как он мне говорит:

– Позови отцов, чтобы положили поклон, потому что я отхожу.

Мы поклонились ему в последний раз. Вскоре после этого он поднял свои глаза и неотрывно смотрел вверх около двух минут. Затем повернулся и, исполненный трезвения и невыразимого душевного изумления, сказал нам:

– Все кончилось, отхожу, отправляюсь, благословите!

И с последними словами предал свою душу в руки Того, Которого желал и Которому работал от юности».

Логически, в данном случае, мы имеем дизъюнкцию, в которой два логически противоположных утверждения: «Я бессмертен» и «Я смертен, как и сосед, похороненный третьего дня» оказываются одинаково истинными. Но это вера!

Это не простое логическое умозаключение, отвлекающее человека от грустных мыслей memento mori, это вера, основанная на Божественном Откровении и церковном предании.

Смерть здесь не имеет своего бытия, хотя сущность ее не отрицается. Имея ту же сущность (прекращение, финал существования), смерть мыслится наоборот, как продолжение, преемственность. Когда смерть мыслится не как прекращение, а как продолжение, как «новое рождение», то можно с уверенностью повторить за булгаковским Левием-Матфеем «смерти нет»…

Субъективно смерть может переживаться и позитивно. Деятель западного православия прот. Александр Шмеман, рассуждая о смерти записал в своем дневнике следующую фразу: «Смерть две недели тому назад, Мариночки Розеншильд, утонувший, спасая своих детей. Ужас этой смерти для нас. А для нее? Может быть, радость самоотдачи?» Так ли ужасны субъективные переживания солдата в последние мгновения жизни, осознанно идущего на смерть, прикрывая отход товарищей или матери, ценою своей жизни спасающей жизнь своего ребенка? Последние «рассуждения» на этот счет были предприняты английской писательницей Дж. К. Роулинг в ее детской эпопее про Гарри Поттера. И там автором представлен отнюдь не «биологический» подход – в финале истории герой сталкивается и лично посещает некий мир «вечной жизни», наполняющий героя самыми яркими свидетельства бесконечности жизни и отсутствия смерти как таковой.