Философия языка и семиотика безумия. Избранные работы
Шрифт:
Чувство телесно, – пишет новейший исследователь творчества Платонова М. Михеев, – но не самодостаточно, не замкнуто в одном человеческом теле: чтобы вполне осуществиться, оно должно быть выражено и воспринято – желательно прямо через контакт с телом другого (мы, памятуя Лакана, написали бы «Другого» с большой буквы. – В. Р. ). Примат чувства (дружбы и товарищества) поразительным образом господствует даже в сценах убийства у Платонова – между расстреливаемыми «буржуями» и расстреливающими их «чекистами» возникает что-то вроде любовных отношений [Михеев, 2003: 32].
А вот знаменитое место в «Чевенгуре» о маленьком зрителе, живущем в человеке, который является «мертвым братом» и «евнухом души». Здесь мы имеем нечто противоположное мотиву слияния диссоциированных шизофренических тел.
Чрез два дня Александр понял, зачем он живет и куда послан. Но в человеке еще живет маленький
Пока Дванов в беспамятстве ехал и шел, этот зритель в нем все видел, хотя ни разу не предупредил и не помог. Он жил параллельно Дванову, но Двановым не был. <…>
Он существовал как бы мертвым братом человека. <…>
Это евнух души человека. Вот чему он был свидетелем [Платонов: 113].
Вот что пишет по этому поводу Александр Лоуэн в книге «Предательство тела»:
Живость тела напрямую связана со способностью чувствовать. Когда тело «мертво», человек с трудом воспринимает влияние среды, его способность откликаться на ситуации затруднена. Эмоционально мертвый человек обращен внутрь себя: чувства и действия подменяются размышлениями и фантазиями. Чрезмерно развитая ментальная активность, подменяющая контакт с реальным миром, создает фальшивую живость [Лоуэн, 1999: 12].
Исследователи «Чевенгура» В. и Р. Сливовские пишут о раздвоенности Дванова, саму его фамилию этимологизируя как «раздвоенный, двоякий» [Яблоков, 1991: 505]. Раздвоенность, расколотость – характерные признаки шизофренического сознания (см. выше разделы о книге «Расколотое Я» Рональда Лэйнга и о «Школе для дураков» Саши Соколова).
Валерий Подорога в своей креативной статье о Платонове пишет об этом «маленьком зрителе» внутри человека:
Он – тот, кто наблюдает, свидетельствует, движется в своем наблюдении параллельно изображаемому, никогда не пересекаясь с ним, по определению, он лишен права на то, чтобы быть нормальным чувствующим существом [Подорога, 1989: 22].
Нечто подобное Юнг уже в своей первой книге 1907 года называл «отщепленными комплексами», то есть частями личности, которые под действием травмы как бы начинают жить самостоятельной жизнью [Юнг, 2000: 56].
Поскольку внутри человека идет непрекращающийся межполушарный диалог или, если говорить в более привычных для психолога терминах, диалог между Сверх-Я и Оно, то некий единый характер в свете этого становится чем-то весьма сомнительным, противоречащим изначально бинарной модели человеческой психики. Ср. мнение современного психолога:
Многие философы, психологи и психотерапевты сегодня решительно заключают, что представление о монолитной, «монологической» личности является рудиментом эпохи рационализма, продуктом картезианско-ньютоновской картины мира. Пожалуй, ни в какой другой области полифоническая модель личности не показывает с такой силой свою эвристическую мощь, как в практике психотерапии и психологической помощи [Цапкин, 1994: 13].
Евгений Яблоков пишет:
Можно проследить автобиографические предпосылки раздвоения личности у Платонова. В одном из писем 1927 года к жене из Тамбова писатель рассказывал: «Два дня назад я пережил большой ужас (ср. «арзамасский ужас» Льва Толстого – В. Р.). Проснувшись ночью, <…> я видел за столом у печи, где обычно сижу я, самого себя. Это не ужас, Маша, а нечто более серьезное. Лежа в постели, я увидел, как за столом сидел тоже я и, полуулыбаясь, быстро писал. Причем то я, которое писало, ни разу не подняло голову, я не увидел у него своих глаз. Когда я хотел вскочить или крикнуть, то ничего во мне не послушалось. Я перевел глаза в окно, но увидел там обычное смутное ночное небо. Глянув на прежнее место, себя там не заметил» (цит. по [Яблоков, 1991: 566].
Ср. клинический пример из книги М. И. Рыбальского «Иллюзии и галлюцинации»:
Больной Т. О. , 35 лет.
Диагноз: шизофрения с благоприятным периодическим течением и присоединившимся органическим специфическим заболеванием цнс. <…> Отмечает обман зрения: видит себя входящим в зал ресторана или комнату (в которых он в данный момент находится). Галлюцинаторный облик «двойника» одет точно так же, как он сам, жестикулирует, шевелит губами, садится за ресторанный стол и т. д. [Рыбальский, 1986: 248-249].
Можно спорить о том, что это было: подлинная галлюцинация, гипнопомпическое видение (то есть видение при пробуждении, когда человек еще не до конца проснулся), или же это просто все привиделось
Платонову во сне – сон во сне. Однако налицо факт – во сне или наяву – Платонов видел свое второе Я, как Нимфея, герой романа Саши Соколова «Школа для дураков», как видел свое второе Я Юнг, о чем он писал в своей книге «Воспоминания. Размышления. Сновидения» [Юнг, 1998] (см. выше).Соня свернулась, чтобы чувствовать свое тело и греться им, и начала засыпать [Платонов 108].
Он (Сербинов – В. Р.) сжимал свое тело под постилкой, чувствуя свои ноги, свою грудь как второго и тоже жалкого человека, согревая и лаская его [Платонов: 374].
В сущности, герои Платонова несмотря на их тягу к срастанию тел и душ, несмотря на весь их чевенгурский коммунизм, – люди чрезвычайно одинокие. Это относится не только к Дванову но и к его alter ego Сербинову и даже к Чепурному и Копенкину.
Критик конца 30-х годов так характеризовал платоновский универсум: «Огромный и пустой мир и в нем одинокий ребенок, одинокий человек – вот излюбленный образ Платонова. <…> Немое отчаяние, одиночество Платонов неизменно видит затерявшимся в бескрайней шири, в огромном пространстве мира» (цитируется по книге [Яблоков, 2001: 38]).
В связи с этим может и в каком-то смысле даже должен быть поставлен вопрос о нарциссизме как одной из составляющих характера героев «Чевенгура». Не забудем, что с психоаналитической точки зрения шизофрения – это регрессия к нарциссизму [Фенихель, 2004]. В романе чрезвычайно часто встречаются такие понятия, как «скучать» и «скучный», «пустота» (об этом пишут практически все исследователи «Чевенгура»), «холод» (наряду с теплом), «одиночество» и «одинокий», «стыд» и «стыдно».
Это все слова, ключевые для нарциссического расстройства личности, как оно понимается основоположником современных психоаналитических исследований нарциссизма Хайнцем Кохутом (ниже приводятся цитаты из его книги «Анализ Я» [Kohut, 1972] (или в неудачном русском переводе – «Анализ самости» [Кохут, 2003]; ссылки даются по этому русскому изданию с указанием страницы):
Нарциссический перенос и контрперенос связаны с сильным чувством стыда… Этот стыд более архаичный, доэдипов; испытывая его, хочется «провалиться сквозь землю», исчезнуть, прервать контакты со всеми объектами, чтобы не «сгореть от стыда» (с. 8). Пациент будет описывать едва уловимые, но вместе с тем постоянные ощущения пустоты (с. 33). Они вызывают тревогу и вскоре опять сменяются хроническим ощущением скуки и пассивности (с. 34). Страдать от одиночества и страстно желать отсутствующего объекта (это сказано как будто прямо применительно к героям Платонова! – В. Р.) Ценности и цели пациента казались ему скучными и банальными, а его успехи становились несущественными и оставляли у него ощущение подавленности и пустоты (с. 80). Люди с нарциссическими нарушениями, как правило, не способны ощущать и сохранять тепло. Они надеются, что другие обеспечат их не только эмоциональным, но и физическим теплом. Их кожные покровы бедны кровеносными сосудами (с. 82) …болезненное ощущение пустоты… (с. 145). …чтобы избавиться от тягостного ощущения внутренней пустоты… (с. 147). …архаичным чувством стыда (с. 155). …застенчивость, чувство стыда и смущения (с. 162). … ребенок нуждается в безусловном принятии всей его телесно-психической самости и восхищении ею, т. е. примерно на поздней оральной стадии развития либидо (с. 168) (то, чего лишены герои Платонова. – В. Р.) . Он может начать рассказывать об эпизодах из своего детства, когда он оставался в одиночестве (с. 179). Он вспомнил свое одиночество, причудливые фантазии о величии и власти (с. 214). Преобладают ощущения внутренней пустоты (с. 218). Что проявляется в эмоциональной холодности пациента (с. 218). Что, по-видимому, являлось причиной его тревожного одиночества (с. 254). В такие периоды пациент чувствовал себя отвергнутым, опустошенным и подавленным (с. 274). Ей казалось, что она не такая, как другие люди, и она чувствовала себя одинокой (с. 305). Она внезапно начинала чувствовать себя лишенной энергии и опустошенной (с. 315).