Философия. Книга третья. Метафизика
Шрифт:
– Я мыслю бытие, которое не заключено уже в одной категории, как определенное бытие. Тогда я в этой неопределенности на самом деле ничего не мыслю. Если я желаю мыслить нечто, то должен мыслить нечто определенное. Бытие, как определенное бытие, есть бытие- мыслимым. Бытие, как трансцендентное бытие, есть, в качестве немыслимого и неопределимого, ничто. Ничто я мог бы мыслить только посредством некоторого не-мышления. Если я мыслю его, то лишь таким образом, что мыслю нечто, как коррелат ничто. Тогда ничто есть прежде всего определенное ничто, как ничто некоторого определенного нечто, небытие которого оно должно здесь означать. Но оно есть, далее, то ничто, коррелатом которого было бы бытие вообще (Sein schlechthin). Однако это бытие, если сравнить его с мышлением нечто как определенного нечто, само есть немыслимое, и постольку ничто; но только само оно, мыслимое формально как бытие, пусть даже и совершенно неопределенно,
Осуществляя эти мысли, я узнаю на опыте, как я мыслю ничто. Если я мыслю небытие некоторого нечто, мысля само это нечто, то небытия в абсолютном смысле я не могу мыслить даже этим косвенным способом, потому что я неспособен положительно мыслить бытие, как бытие вообще.
Если, стало быть, я трансцендирую в мышлении абсолютного ничто, то это ничто получает противоположное значение:
Ничто есть, во-первых, в самом деле ничто. Я покидаю пределы мира, словно бы теряю воздух существования, падаю в ничто.
Ничто есть, далее, подлинное бытие, как небытие всякого определенного нечто. Ибо, если я трансцендирую от существования к бытию, то это бытие может быть высказано только сравнительно с существованием, которое оно не есть. Бытие вообще всегда есть в свою очередь небытие чего-то определенного. Если ничто бытия было абсолютным ничто, то небытие всего определенного есть, скорее, именно все (Alles), как подлинное бытие.
К этому бытию мы подходим, трансцендируя, двумя следующими шагами:
Первым шагом ничто, как небытие всего определенного, есть избыточность подлинного бытия. Бытие и ничто становятся тождественны друг другу. Ничто есть неопределенная полнота.
Вторым шагом я подступаю к бездне ничто, как абсолютного небытия. Я пытаюсь мыслить, что вообще нет никакого бытия, — ни существования, ни подлинного бытия; и узнаю опытом, что этого не только невозможно помыслить, но что в попытке мыслить это рождается достоверность невозможности абсолютного небытия. Абсолютное ничто может быть только в силу возможности бытия, и уже сама эта возможность есть бытие, перед которым я умолкаю ввиду терпящих неудачу попыток мыслить абсолютное ничто. Хотя я и могу устранить из своей мысли всякое существование, но тем самым еще не могу отмыслить также и бытие. Это еще совершенно неопределенное бытие, которое хотя есть ничто, но только как бесконечная полнота возможности. В молчании я неким единственным образом сохраняю в себе достоверность невозможности абсолютного небытия.
Двоякое значение ничто — как тождества бытия и ничто, и как абсолютного ничто, — может быть контрастирующее высказано как сверх-бытие ("Ubersein) и как небытие.
То и другое достигается мышлением, которое, опрокидываясь в невозможность мыслить, трансцендирует как мышление, тем что снимает само себя (Denken,, das im Sich"uberschlagen zum Nichtdenkenk"onnen als Denken transzendiert, indem es sich aufhebt). Этого не достигнут в пассивности сугубого настроения (Gestimmtsein), которое вовсе не пробует мыслить, а потому не узнает и собственного краха, но в неясно фиксирующем мышлении держится за ничто, как будто бы это ничто существовало. В мышлении бытия как ничто диалектика мышления разворачивается в невозможность мыслить, которая, однако, просветляет и, когда она не мыслит нечто, мыслит также и не совершенное ничто, но такое ничто, которое есть или вовсе не сущее, или же сверхсущее.
Двоякое значение ничто обусловливает то, что в ситуации нашего существования мы можем противоположным образом услышать обращенное к нам слово.
Если в трансцендировании ничто становится для меня ничто всякого определенного и единичного бытия, то в то же время оно, как избыточествующее сверхбытие, становится для меня знаком (Signum) бесконечного исполнения. Ничто становится трансценденцией, страсть к ничто — волей к подлинному бытию. Получая воплощение через существование и деятельность в действительности мира, эта страсть есть выражение неудержимого стремления упразднить себя ради покоя вечности. Поскольку, однако, явление этой трансценденции приемлется в существовании лишь как ничто некоторого нечто, полнота трансцендентного ничто оказывается связана с полнотой снятого в нем экзистенциального существования в мире. Ничто есть, однако единственным в своем роде способом. Оно не есть как высказанное слово, не есть как встречающееся в мире, не есть как целокупность мира, — но оно есть, потому что бытие как трансценденция есть исполнение в возвращении из мира, но при сохранении мирового существования как подвергнутого отрицанию.
Если же ничто становится для меня в трансцендировании абсолютным небытием, то только тогда оно есть подлинное ничто. Если я не могу мыслить ничто, как бытие сверхбытия, в силу его избыточествования, то это небытие я не могу мыслить не потому, чтобы оно было совершенным небытием. По сравнению с ничто,
как сверхбытием, это не-мышление становится восхождением моей трансцендирующей сущности; по сравнению с ничто как абсолютным небытием оно становится ужасом перед возможной трансцендентной бездной. Если там я вступал в ничто, чтобы исчезнуть в качестве конечности и достичь подлинности бытия, то здесь я падаю в ничто и совершенно исчезаю. «Ничто» есть подлинное бытие или ужасное небытие.Между ничто как сверхбытием и ничто как небытием лежит существование определенного в категориях бытия. В нем все двусмысленно. Из него глядит, как его трансценденция, око подлинного бытия; но из него зияет также трансцендентная бездна подлинного ничто.
2. Единство и двойство
— Логически невозможно мыслить нечто как единое, не примысливая одновременно нечто иное. Неотменимая сущность мыслимого заключается в том, что оно выступает в явлении в противоположностях двойства. Даже то, что я хотел бы полагать абсолютно как единое, оказывается в качестве помысленного тут же сопряжено с чем-то другим. Бытие вообще приводит нас к вопросу о том, почему оно есть, а не не есть: оно предполагает возможность быть (setzt voraus das Seink"onnen). Начало сознательного существования не может быть мыслимо как абсолютное начало, ибо оно, как начало, сразу же в какой-нибудь форме предполагает то прошедшее, из которого возникает. Откровение просветляет прежде бывшую тьму. Даже божество, как мыслимое, существует сразу же с основой своего существования, оно, как выражается Шеллинг, предполагает в себе природу6. Итак, бытие невозможно помыслить как простое и неопосредованное, и так же точно немыслимо начинающееся сознание, как и абсолютно начинающееся откровение, как и простое божество.
Следовательно, бытие, как чистая единица, в то же время не есть. Бытие есть для другого и в другом. Поэтому оно может быть мыслимо для нас в существовании через просветление в противоположностях. В самом абстрактном виде это изобразил Платон в «Пармениде» на примере единого и многого; нет ни единого, ни многого; скорее, все существует через свою противоположность: единое существует, поскольку связывает многое, а многое — поскольку оно есть единое7; впоследствии философия Шеллинга и Гегеля показала в богатстве вариаций, что ничто не может быть просто для себя. Нечто, которое было бы просто самим собой, было бы лишено открытости (Offenbarkeit). Оно не имело бы подлинного бытия. Самостью оно бывает лишь благодаря чему-то, что не есть оно само. Постигается ли эта противоположность как логическая форма мыслимого, или как боль отрицательного во всяком существовании, не позволяющем возникнуть единству, или как необходимость удвоения в событии откровения, — все это лишь различные формы того же небытия чистого единства.
Действительный вид единства мы находим в становлении самости. Я переживаю себя как единого, и в то же время не как единого; ибо я противостою себе самому в формальном сознании «Я». Но я, как подлинная самость, имею себя как свою темную основу как бы в светлом присутствии настоящего, поскольку я одолеваю основу в себе самом. Это двойство в единстве (Doppeltheit in der Einheit) ни с чем не сравнимо. Это — в-себе-бытие, как всякое другое раздвоение есть бытие-врозь (Auseinandersein), так же, как мы говорим ведь о бытии-вне-себя и там, где я даю ослабеть в себе даже и этой связи и становлюсь или простой основой так-бытия, или простой светлостью пустого Я. Единство самости, которое есть лишь в двойстве, есть понятное, имеющее непонятное не границей, а своим собственным истоком. Чуждое по смыслу, преображаясь в смысл благодаря переводу, приемлется в духовную взаимосвязь; мое бытие и моя воля, необходимость того, что я есмь именно так, и свобода, отвечающая за это бытие, берутся как единство, не отменяя при этом двойства. Здесь перед нами не полярность на одном уровне, а неразрывная связь разнородного, совершающаяся тем единственным способом, который составляет сущность становления самости.
Чистое единство, само по себе немыслимое, если его тем не менее формально мыслят, не исполняя своей мысли, было бы совершенно неосознанным и не знающим себя самого, — неким бытием, которое не есть, потому что оно не есть ни для себя, ни для другого.
Но двойство не отменяет единства, оно само для себя, как чистое двойство без всякого единства, было бы, в свою очередь, немыслимо. Если его помыслить действительно, оно было бы абсолютным разрушением.
В противоположность распаду на несоотнесенную в себе раздвоенность, все, что есть самость, стремится к единству как становлению и смыслу. В противоположность смерти в завершенности одного лишь единого, оно стремится к двойству, через которое оно открывается себе, как к мучительному опыту, благодаря которому оно впервые становится бытием в существовании.