Философский камень (Книга - 1)

Тимофей ходил, тяжело переставляя ноги. Ему невыносимо хотелось спать. Но еще больше хотелось выполнить приказ комиссара. А веры в это, как и у Свореня, не было.

И вдруг...

– Лежит девчонка кака-то, белыми брошенная, - ответил длиннобородый, суровый с виду старик, встретивший их у порога избы, близкой на выход с другого конца села.

Провел за переборку к некрашеной деревянной кровати. Под стареньким ватным одеялом, сшитым из разных клинышков, лежала Людмила с закрытыми глазами. Девочка дышала редко и тяжело. За спинами Тимофея и Свореня сразу собралась целая ватага ребят - человек шесть, похоже, и свои и соседские. Они толкали друг друга в бока, перешептывались.

– Люда! - позвал Тимофей. И голос у него перехватило. От радости, что жива. И от жалости - как она мучается!

У Людмилы чуть дрогнули веки, но глаз она не открыла. Только еще короче, прерывистее стало дыхание. Дед потащил Тимофея за руку прочь от кровати.

– Не кличь, не тревожь! - сказал сердито. - Вишь, беспамятная она. Вся горит. Грудь насквозь простреленная. Разу еще слова не молвила. Ты ей кто: свой, что ли?

Тимофей молча глядел на Людмилу. Опять вспомнилась страшная ночь в Мироновом зимовье и все, что было потом. "Знаешь ли ты, что такое жизнь? И смерть?.." Нет, что такое жизнь он не знает, а смерть он видит теперь чуть не на каждом шагу.

– Свой, говорю? - повторил старик.

– Нет, не свой, - сказал Тимофей неохотно, чувствуя, что эти слова отдают какой-то неправдой. Среди посторонних сейчас Людмила для него была больше других "своя". - С ними был еще парень, брат ее, годами, как я. И отец - больной, тифозный. Офицер, всем отрядом командовал. В бекешу одет. Где они?

Старик не успел отозваться на эти слова. Кто-то из ребят, давно уже нетерпеливо шмыгавших носами, выдвинулся вперед, застрочил скороговоркой:

– Тут такое было-о!.. Тятька с мамкой в подполье влезли, деда в стайку убег... а... а мы с Ванькой... Вдруг - заходят... Сто человек! Сапоги скрипят, ружья мерзлые... Кинули ее прямо на пол и-и... ходу!.. Лошадей кнутами стегать... Деда после прибег. А она тут... Деда думал, мертвая. Подвинул, а она живая...

– Цыц, ты! - прикрикнул старик. - Ну, да так оно и было. За мертвую попервости и сошшитал. Глянь, спустя время - вижу, кровит девчонка. Ну куды девать? Перевязали. А кто она така, с кем была - ничего мы не знаем. Петька вам чисту правду - кинули ее, как щенка, без всякого имени. А выходит, она офицерска?

– Людмилой зовут. А по отцу - Андреевна. Фамилия - Рещикова, - угрюмо сказал Тимофей.

Ему было ясно. Нет, не бросил бы капитан Рещиков в чужом доме свою дочь прямо на пол, как щенка. Нет, не входил он сюда, сделали это без него. Не входил и Виктор. Он ведь с сестренкой своей по-человечески попрощался бы. А не вошли они оба, стало быть, не могли войти.

Давняя колючка больно царапала совесть Тимофея: неправильно, нечестно поступил он, бросив Виктора в тайге одного. Жена капитана Рещикова погибла, сам капитан тоже, вот и Людмила - выживет ли? Так хоть Виктор бы тогда не погиб! Можно это себе простить? В смерти Виктора никто другой, он, Тимофей, самый главный виновник.

Сворень между тем расспрашивал ребятню, не видел ли все же кто-нибудь из них, чем были нагружены подводы у беляков. Может, сбрасывали солдаты на дорогу ящики, чемоданы с саней? Ребята не видели ничего, в окнах стекла морозом были затянуты. Сворень тихо вздохнул:

– Девчонку-то мы нашли. А книги эти самые? Увезли их дальше. Так, выходит. - Он поглядел на Тимофея: - Знаешь, а ведь, пожалуй, дело-то мы до конца все же довели. Можно теперь и восвояси.

– Так, милай, - остановил его старик. - Милай, а... с девчонкой теперь как же? Раз нашли вы ее, так...

Сворень в замешательстве развел руками.

– Понимаю, деда, - ответил наконец. - Девочку мы непременно забрали бы. Но ведь война идет. А мы Красная Армия, гоним классового врага. Как же мы раненую девчонку в полк возьмем? Вы уж тут полечите ее покуда...

– "Лечите"! А потом? - через плечо старика сердито выкрикнула откуда-то вдруг возникшая молодуха. - Ить белячка она, получается! Нам-то на что же белячка? Знали мы разве? Еще офицерска!

– Дык... - Сворень покраснел от возмущения. - Дык... совесть-то есть у вас? Едва дышит девчонка, а вы ей цвет подбираете: "белячка"! Вы вот фамилию нам свою назовите. Знать, за кем она остается.

Старик степенно разгладил бороду, рукой отвел молодуху.

– Погодь, Варвара! Наше прозвишше - Голошшековы. Я - Евдоким, бабка моя - Неонила. Это сноха. За сыном Семеном. Всякий нас знает. И не волки мы. Девчонку стреляную чичас вам на плечи, ясно, не кинем. Выходим, коль не помрет. Только нам на подкид ее тоже не надобно. Решшикова она - пускай. Голошшековой в жизни никогда и не станет. В семью к нам белячку зачем же? Варвара тут чисту правду. Давайте уговор сразу: вы когда, значит, за ней? И протянул руку ладонью вверх.

Сворень недоуменно подергал плечами.

– Нет - когда? Чтобы взять от нас. - Дед Евдоким настаивал: - Только так, без омману. По-честному! Когда?

– А! В свое время, деда...

И с размаху, только бы поскорей отвязаться, Сворень влепил свою ладонь в ладонь старика.

Вечером, сидя в теплушке быстро бегущего на восток эшелона, уже согревшийся и сытый, Тимофей устало прислушивался к разговору.

– "Пролетариям терять нечего, кроме своих цепей. Приобретут же они весь мир!" Вот, приобретаем! - с пафосом провозгласил Сворень. - Правильно запомнил я слова, товарищ комиссар?

– Кажется, правильно. У меня на цитаты, Володя, память тугая.

– "Приобретут весь мир..." Выходит так, товарищ комиссар, при полном коммунизме у каждого пролетария будет всего сколько хочешь?

– Когда будет "всего сколько хочешь", тогда не будет и пролетариев, сказал Васенин. - Тогда будут только люди, просто люди.

– На жирный кусок повернуть человека нетрудно, - вступил в разговор Мешков. - Этим делом в человеке живот управляет, тут думать не надо. И слов не надо никаких. А чтобы последним сухарем с другим поделиться, совесть требуется. Пока все люди станут люди, пуще всего в них надо совесть воспитывать.

– Живот у всякой скотины, у всякого зверя есть, - наставительно сказал Сворень. - А совесть - только у человека.

– Ну? - произнес Мешков.

– Ну... значит, не по законам живота, а только по законам совести человек и живет.

Мешков сдержанно засмеялся. Кашлянул.

– Для этого зашить либо отрезать начисто живот нужно. Иначе он, язви его, все равно своего требовать станет, бороться против совести! Вот я и не знаю даже, как оно, в будущем? Ох, и ломать надо человеку себя!