Философский камень Медичи

– Греческая вера – заблуждение, – говорил, словно стегал плеткой, он. – Византия была наказана за отступление от истинной кафолической веры. Ты должна стать орудием истребления последних островков векового заблуждения и раскола. В единстве – сила христианства, а Папа Римский – нерушимый оплот нашей веры.

И она отказывалась, клялась, молилась по-новому, перечеркивала все, что было дорого дедам и прадедам. Нет, гордость Палеологов не умерла в той маленькой девочке, но каждый день становился новым испытанием. Нет, она не забыла попытку Виссариона выдать ее за Федерико, сына всесильного маркиза Лодовико III Гонзаго де Мантуи. Когда сначала засияла чудесным лучиком надежда освобождения. У нее наконец появится дом, хоть маленькое, но королевство, и она будет богата и сильна! Она вспомнила визит Лодовико с сыном. Тогда Федерико показался ей принцем из сказки. Тем тяжелее было разочарование. До сих пор слово в слово, по памяти, она могла воспроизвести письмо, в котором в самой учтивой форме был выражен отказ. Банкиры маркиза навели справки, и, как только узнали о бедственном положении семьи, ее отвергли, как нищенку, выкинули, как ненужную ветошь. А через месяц Федерико был помолвлен с Маргаритой Баварской, настолько же некрасивой, насколько богатой. Следующим от нее отказалась правящая на Кипре семья Лузиньян. Тогда ей казалось, что темная, всепоглощающая тьма всемогущим пологом опустилась на ее жизнь и нет ей спасения.

И только в момент самой черной, давящей безнадежности явилось избавление. Этим освобождением для нее стало решение следующего Папы организовать новый Крестовый поход против турок. Чтобы привлечь к этому походу набиравшее силу Московское княжество, решено было выдать ее за вдовствующего князя Московского. Тогда она готова была на все. Поклялась обратить Русь в новую веру и сделать все, чтобы Иван принял участие в Крестовом походе, только бы уехать из постылой Италии, избавиться от мучительного, сжигавшего ее, словно на медленном огне, позора.

Поэтому ошибался Курицын, ошибались бояре. Она – не чужеземка. Чужеземцем может быть тот, у кого есть дорога назад. У нее дороги назад не было! Теперь это была ее страна, страна ее детей. Династия Палеологов продолжится здесь, в этом лесном и оставленном всеми краю. Видела она то, что в изнывающей под зноем богатства Италии не видели. Видела она силу немереную, видела землю без конца и без края и богатство лесных задворков Европы, которое никому не снилось. И, главное, видела власть, которой никаких преград не поставлено! В борьбу она вступила лютую, и пощады никому не будет. Она прекрасно знала цену ошибки, но лучше было сражаться здесь, чем прозябать в ожидании подачек в Ватикане. Зоя Палеолог ни о чем не жалела. Она была готова бороться за свое место под солнцем всеми возможными и невозможными средствами. Она была единственной наследницей Византии. И что бы ни говорили бояре, она – единственная! Она была в этом уверена. И Василий будет Великим князем, и не только. Он станет царем-цесарем, и род Палеологов, и тысячелетняя история Римской империи продолжится, она была в этом уверена.

Ясная и безжалостная идея огненным прочерком промелькнула в мозгу. Княгиня истово перекрестилась, словно испугавшись собственных мыслей. Но идея не отпускала. Софья закрыла глаза, и суровая складка пролегла по лбу. Прошептала: «Я обязана победить! Другого выхода нет, я обязана победить!» Выпрямилась и подняла голову. Наследница Палеологов приняла решение и твердо знала, что на этот раз она не отступит. На всю жизнь она запомнила уроки своего отца: «Властью, моя дорогая, не делятся. Ты должна разделять твоих врагов, но властвовать безраздельно». И Зоя Палеолог не собиралась ни с кем делиться…

Глава 5 Найдешь не всегда там, где ищешь

День катился к закату, но Кася совершенно не замечала утекавшего в никуда времени. Она забыла даже, сколько часов провела за письменным столом, пытаясь понять и расшифровать логику событий. Павел был, как всегда, прав. Простоты в истории не было и не будет. Слишком много намешано: разумные расчеты одних, тщательно спланированные действия других, интересы третьих, чувства и порывы четвертых, вмешательство обстоятельств, игра случая… И так до бесконечности. И как из бесконечного множества комбинаций выбрать одну, которая действительно случилась. Ответа на этот вопрос у нее не имелось, но одно было ясно: все очевидное абсолютно и полностью невероятно и наоборот. Она вновь вернулась к разложенным на столе записям: что же она упустила?

* * *

Москва, январь 1490 года.

Подвалы Кремля, в которых Софья Палеолог хранила свои книги, были выбраны не случайно. Они были удивительно для таких подземелий сухими. Не было в них ни сырости, ни нормального в таких условиях запаха плесени и затхлости. Джироламо отдал должное Софье – в хранении книг она разбиралась. Единственная проблема была в том, что наружу книги выносить ему запрещалось. Кроме того, княгиня настояла на том, чтобы каждый раз при посещении подвалов его сопровождали два стражника. Поэтому работа Джироламо продвигалась медленно. При свете единственной свечи ему явно было трудно разобраться. Он уже составил подробную опись всех богатств Софьи, но того, что искал, не нашел. Хотя имелась у него одна идея, но проверить ее не было никакой возможности.

Наконец однажды утром он выбрал самые многообещающие, на его взгляд, книги и уговорил своих стражей подняться вместе с ним наверх в небольшой, примыкавший к погребам сад. Те согласились при условии, что книги будут нести они, а не Джироламо. Поднявшись наверх, Альберони установил принесенный с собой треножник. Положил на него развернутую книгу. Поднял один лист пергамента так, чтобы его просвечивало солнечными лучами. На его удачу, солнце в этот день было необыкновенно яркое. Взял увеличительное стекло и сантиметр за сантиметром принялся изучать пергамент. Ничего… Нет, он не мог ошибиться. Он методично просмотрел всю книгу, потом взялся за вторую, третью… И в этот момент удача смилостивилась над ним. Ликование весенним паводком наполнило его душу непередаваемым счастьем. Джироламо никогда не задавал себе вопрос, что значит летать от радости. Это было всего лишь словесное выражение… И впервые он реально почувствовал, что его словно приподнимает над землей. Радость открытия, ликование первопроходца, торжество победителя, все он испытал в этот миг. Его усилия увенчались успехом. Он держал в руках то, за чем охотились поколения и поколения, средоточие мудрости, квинтэссенцию знания, дошедшего из глубины веков, слово начала начал! Потом тут же остановился и задрожал, холодный пот выступил на лбу, и руки задрожали. Он торопливо положил книгу на место. В считаные секунды ликование сменилось страхом, поднявшимся откуда-то из глубины его существа. Его открытие было слишком, слишком опасным. Нет, он не забыл, что держал в руках одну из самых опасных книг, которая только известна была человечеству, одно прикосновение к которой могло стоить жизни. Впрочем, он тут же успокоился, уговаривая себя не паниковать. В конце концов держал же он ее в руках, и ничего: никакого грома и молний, обжигающего огня или дыхания холода.

Но когда вернулся домой, возбуждение вновь овладело им. Джироламо лихорадочно заметался по комнате, словно не зная, что же он должен делать дальше. Украсть книгу и бежать, скрыться тут же. Вспомнил тысячи миль, отделяющие от Италии, леса без конца и края, дремучие чащи, непроходимые болота. Господи, он был так далеко! Неимоверным усилием воли он заставил себя успокоиться. Мозг судорожно заработал, просчитывая возможные варианты. Уехать сейчас? Невозможно. Вынести книгу и спрятать здесь? Рискованно, да и потом, в чужом доме тайников не сделаешь. Носить с собой? Неблагоразумно, кроме того, у него уже не раз возникало ощущение, что за ним следят. Кто и почему, ответа на этот вопрос у него не было. Одно было ясно – кто-то пытался понять и выяснить цель его приезда в Москву. Одно время он думал на Софью. Потом начал сомневаться. Все мысли Царьградской царевны были заняты борьбой за престол и собственным выживанием. Конечно, она была неравнодушна к магии, астрологии, окружала себя всевозможными знахарками, ведуньями. Попросила Джироламо составить ей подробный гороскоп. Хотя на самом деле больше всего Софья доверяла собственным разуму и интуиции, а вовсе не звездам и туманным предсказаниям. Нет, Софью явно не интересовали поиски Джироламо. Тогда кого же они интересовали?

В дверь постучали. Джироламо ответил. На пороге появился явно взволнованный слуга Беклемишевых, Фома.

– Думный дьяк Курицын просит тебя явиться к нему с визитом.

– Курицын? – удивился Джироламо. – И когда?

– Велено не медлить! Барин сказал возок запрягать и живо тебя к Курицыну свезти. Федор Васильевич ждать не любит.

Джироламо внутренне возмутился, но виду не подал. Он прекрасно знал власть и влияние всесильного дьяка. Провоцировать его гнев смысла не было, об этом его сразу предупредили. Из всех заклятых врагов Софьи Палеолог Курицын был самым опасным. Блестящий эрудит, владеющий дюжиной языков, объездивший с посольствами и тайными поручениями Великого князя всю Европу, частый гость в Золотой орде и Крымском ханстве, Курицын пользовался неограниченным доверием Ивана Васильевича. Альберони собрался и вышел из своего терема. Его на самом деле уже ждал запряженный возок. Пока ехал к Курицыну, размышлял, что могло заинтересовать всесильного дьяка в его скромной особе.

Все на Москве знали, что после Великого князя московского да нескольких особенно приближенных бояр Курицын был одним из самых влиятельных, а может быть, и самым влиятельным в окружении Великого князя. Недаром Софья побаивалась больше всего именно этого дьяка. Про него говорили всякое, что наводнил Москву своими верными людьми, да и не только Москву, все удельные княжества, Новгород и Псков, что все знает, что в государстве творится и за многим тайным и явным, происходящим в княжестве, стоит именно он. Было ли это правдой или выдумкой, не Альберони было судить. Погруженный в собственные мысли, итальянец не заметил, как добрался до палат Курицына.

В покоях думного дьяка все говорило о его власти и могуществе. Но больше расписных гобеленов, икон в драгоценных окладах и вышитых шелком китайских ковров Джироламо привлекли забитые увесистыми пергаментными томами и свитками полки по обе стороны от огромного дубового стола, за которым в простом кафтане синего сукна восседал всесильный министр Ивана Третьего. Когда вошел Альберони, он поднялся и вежливо поклонился. Пронзительный взгляд холодных голубых глаз внимательно разглядывал насильно приглашенного. Итальянец тоже исподтишка рассматривал тонкое и умное лицо Курицына с острым носом и тонкими губами аскета, которое никак не вязалось с роскошной вьющейся светло-русой шевелюрой и аккуратно, на западный манер подстриженными усами с бородой. Наконец вкрадчивый голос дьяка нарушил молчание: