Философский капкан

— Вы были там? Вы получили сову от Гермионы?

— Мы столкнулись в воздухе. Едва добравшись до Лондона, я понял, что должен вернуться туда, откуда только что прибыл. Я попал к месту событий как раз вовремя…

Я боялся, что прилетел слишком поздно.

— Почти что. У меня оставалось слишком мало сил, чтобы не отдавать ему камень…

— Не о камне речь, мой мальчик, а о тебе… Эта борьба чуть было не прикончила тебя. Был момент, когда я почти уверился в том, что ты погиб. Что же касается камня, то его уничтожили.

— Уничтожили? — непонимающе повторил Гарри. — А как же ваш друг — Николас Фламель?

— Ах, так ты, оказывается, знаешь про Николаса? — воскликнул Дамблдор радостно. — Ты во всем разобрался, не так ли? Что же, мы с Николасом побеседовали и решили, что все к лучшему.

— Но ведь теперь он и его жена умрут, разве не так?

— У них хватит Эликсира, чтобы привести в порядок дела, а затем, совершенно верно, они умрут.

Крайнее недоумение, отразившееся на лице Гарри, вызвало у Дамблдора улыбку.

— Я уверен, что для такого молодого человека как ты, это звучит невероятно, но для Николаса и Перенеллы смерть придет как сон после долгого, долгого дня. В конце концов, для правильно организованного сознания, что есть смерть, как не новое интересное приключение? Знаешь, камень и в самом деле не такая уж ценная штука. Иметь столько денег и столько лет жизни, сколько захочешь! Этого попросил бы для себя любой человек — беда в том, что люди всегда хотят именно того, что для них наиболее губительно.

Внутренне мальчик хмыкнул–уничтожили, как же! Вот ведь врунище–старичище со стажем! Гарри лежал молча. Дамблдор сидел, улыбаясь в потолок, и мычал про себя.

— Сэр? — обратился к нему Гарри. — Я тут подумал… Даже если камня больше нет, Вол… то есть, я хочу сказать, Сами—Знаете-Кто…

— Называй его Волдеморт, Гарри. Всегда называй вещи своими именами. Боязнь названия усиливает боязнь самого предмета.

— Да, сэр. Так вот, Волдеморт ведь будет искать другие способы вернуться, верно? Он ведь не умер?

— Нет, Гарри, не умер. Он все еще жив, наверное, ищет себе какое–нибудь новое тело… Он не по–настоящему жив, следовательно, его нельзя убить. Он оставил Квирелла умирать; он не знает жалости ни к врагам, ни к союзникам. Тем не менее, Гарри, хотя на этот раз ты всего лишь отодвинул его возвращение, и он может найти кого–то еще, кто пожелает принять участие в следующей битве, какой бы безнадежной она ни казалась — но если он проиграет еще и еще раз, что ж, может быть, он так и не вернется к власти.

Гарри кивнул, но от этого голова его страшно закружилась. Затем он сказал: «Сэр, есть еще кое–что, о чем я хотел бы спросить, если можно… я хочу знать правду кое о чем…»

— Правду. — Дамблдор вздохнул. — Правда — прекрасная и одновременно ужасная вещь, поэтому с ней следует обращаться с величайшей осторожностью. Однако, я отвечу на твои вопросы, если только у меня не будет действительно веских оснований, чтобы этого не делать, и в таком случае тебе придется простить меня. Разумеется, ни в каком случае я не стану лгать.

— Хорошо… Волдеморт сказал, что ему пришлось убить мою маму, потому что она пыталась помешать ему убить меня. Но зачем ему было убивать меня?

На этот раз Дамблдор вздохнул еще глубже.

— Увы! Первый же твой вопрос я вынужден оставить без ответа. Не сегодня. Не сейчас. Когда–нибудь ты обязательно узнаешь… а пока оставь эти мысли, Гарри. Когда ты станешь старше… Я знаю, как тебе тяжело слышать это… когда ты будешь готов, ты все узнаешь.

И Гарри понял, что спорить бесполезно.

— А почему Квирелл не мог до меня дотронуться?

— Твоя мама умерла, спасая тебя. Если есть на свете что–то, чего Волдеморт не в состоянии понять, это — любовь. Он не осознает, что любовь такой силы, какую испытывала к тебе твоя мать, оставляет свой собственный след. Не шрам, не какой–нибудь видимый знак… но, когда кто–то любит тебя так сильно, он, даже после своей смерти, защищает тебя своей любовью. Эта любовь пропитала все твое существо. И поэтому Квирелл, полный ненависти, зависти, злобы, разделивший свою душу с Волдемортом, не мог прикоснуться к тебе. Для него это было смертельно — дотронуться до чего–то настолько хорошего.

Дамблдор внезапно проявил повышенный интерес к усевшейся на подоконник птичке, и это дало Гарри возможность промокнуть глаза простынкой. Овладев собой, Гарри спросил: «А мантия–невидимка — вы не знаете, кто прислал его мне?»

— Ах, плащ… Так случилось, что твой отец оставил его у меня, и я решил, что тебе он может пригодиться. — Дамблдор подмигнул. — Полезная вещица… В свое время твой папа с его помощью воровал с кухни пирожки.

— И вот еще что…

— Валяй.

— Квирелл сказал, что профессор Снейп… что он ненавидит меня, потому что ненавидел моего отца. Это правда?

— Пожалуй, они и впрямь недолюбливали друг друга. Примерно как ты и мистер Малфой. Кроме того, твой отец совершил нечто, чего Снейп оказался не способен простить.

— Что?

— Он спас Снейпу жизнь.

— Что?

— Да–да… — подтвердил Дамблдор задумчиво. — Забавно, до чего нелогично устроены люди, правда? Профессор Снейп не может перенести, что он в долгу перед твоим отцом… Я не сомневаюсь: он так защищал тебя на протяжении всего этого учебного года, потому что считал, что таким образом может отдать долг твоему отцу и они будут квиты. И тогда он уже с полным правом сможет презирать и ненавидеть память о твоем отце…

Гарри попытался вникнуть в суть этих слов, но кровь застучала в голове, и ему пришлось прекратить думать.

— И, сэр, есть еще одна вещь…

— Только одна?

— Как я достал камень из зеркала?

— Ага, вот это хороший вопрос. Это была одна из моих самых замечательных идей, и, между нами говоря, это еще слабо сказано. Понимаешь, только тот, кто хотел найти камень — найти, а не использовать — мог бы получить его, в противном случае он видел бы себя добывающим золото или пьющим Эликсир Жизни. Иногда я сам себя удивляю… А теперь, довольно вопросов. Предлагаю тебе лучше обратить внимание на эти сладости. О! Всевкусные орешки Берти Боттс! В юности мне не посчастливилось, мне попался орешек с вкусом рвоты, и, я боюсь, моя привязанность к этому лакомству в изрядной степени ослабела — но, полагаю, ничего страшного, если я съем вот этот, цвета ириски?