Финал Секатора

Я пытался вглядеться в окно — там виднелась лишь лёгкая прерывистая полоса облаков, уходящая дугой до горизонта, к низко зависшему солнцу. Остаток пути прошёл без инцидентов. Дмитрий рассказал про свою местную, гражданскую работу — неожиданно, он был соучредителем кооперативного магазина рыболовных снастей и наживки, иногда стоял за прилавком, также иногда был гидом в места рыбной ловли.

— Я как с базы уехал — давно бы мог полноценное гражданство получить, но мне так проще.

— Льготы от Тихоокеанского Дворянского Дома?

— А то!

Мы благополучно сели в Юстиновске — достаточно приветливом городке, напомнившем мне что-то от Норвегии из Шестого пучка.

Столица Союза расположилась почти на самой оконечности Большого полуострова. Береговая линия у растаявшего материка была сложная, и я на миг застыл над картой, висевшей у выхода в зону досмота. Союз занимал всю Западную Антарктику, разделённую на два больших острова: Ближний и Дальний, а также выступающий кусок Льда Великого — основной, центральной части материка. Всё это делилось на автономии и территории и по площади равнялось всей Западной Европе, вместе взятой.

Только вот проживало здесь всего семь миллионов человек, включая миллион коренных тонмаори, что делало край безлюдным и опасным.

«А ещё и драконы…»

Наш путь лежал дальше, но требовалось заехать в город, чтобы уладить кой-какие дела. Прошли долгий паспортный и прочий контроль, утеплились, затем отправились менять валюту. Союзный Рубль стоил примерно в десять раз дешевле, чем имперский, считать было удобно. Прикупил карту, погрузились во внедорожник Дмитрия, припаркованный на стоянке — уже знакомая «Бирюса», только не 2004, как в Зеленогорье, а 2006-м, чуть новее и стильнее. Снега, на моё удивление, было не так много, а кое-где проглядывала в проталинах робка зелёная поросль.

В это время года здесь были вечные сумерки, солнце поднималось над горизонтом всего на пару часов. Люди на улице, как я уже наблюдал в других российских колониях, ходили всех разных цветов и оттенков, но особо выделялись меднолицие, высокие тонмаори — часто в национальных утеплённых пончо или очень затейливых шубах, слепленных из неведомых мне чешуйчатых зверей.

Три часа ушли на разную бюрократическую суету. Встал на учёт в местной миграционном контроле, затем заехал в посольский квартал, в местное отделение дворянского дома, чтобы подписать некоторые бумаги на Дмитрия.

— Люба? — спросила полноватая дама в конторе свою соседку. — Это не ему тут бумажное письмо было?

— Ему-ему… Не могу найти, чёрт. Зинка тут всё переложила. Куда он убывает-то? В Николаевск? Вот найдём и туда копию и пришлём

Николаевском раньше назывался Акулаевск, который в ходе независимости переименовали в честь какого-то старого партийного деятеля-социалиста. Я читал, что переход к независимости был здесь почти бескровный и «управляемый», по сути, это всё начиналось как вполне имперский эксперимент по управляемому сепаратизму и переходу в другой социальный строй.

После перенастроил телефон на местную сеть — пришлось изрядно повозиться.

Пришло несколько писем — запоздалых, двухдневной давности. От Сида про строительство, от матери, от шефа, от Самиры (короткое: «Успелъ хоть на рейс?»). От Нинель Кирилловны писем не было. Я был предупреждён, что местная служба электронных писем была устроена совсем непостижимым образом и работала не то через спутник, не то через специальные переносные передатчики на самолётах. При этом входящая работала куда лучше, чем исходящая.

А спустя пару часов, когда мы ехали перекусить, пришёл звонок от отца.

— Так, ты, получается, тут?

Глава 24

Я ответил:

— Тут, папа. В столице. В местной.

— Один?

— Нет. Обзавёлся крепостным. Следую к месту ссылки.

— Авиатранспортом?

— Вероятно.

— Ты же понимаешь, что это не ссылка? Что тебя сюда отправили, потому что ты тут можешь быть полезным?

Признаться, я уже думал об этом, но слегка удивился, услышав об этом из уст отца.

— Я думал, что меня собираются понадёжнее спрятать.

— Это тоже. Но есть несколько неотложных дел, которые нужно будет обсудить. Касательно нашей беглянки, в частности.

Анука… не надо думать, что я не вспоминал о девочке все эти дни, и вопросов к отцу накопилось немало, но в телефонном разговоре, даже по защищенной линии, не рискнул.

— Ты в столице? Где мы встретимся?

— Не-е, я не в столице. Я на базе газового картеля в Новом Кавказе. Встретимся в Акулаевске послезавтра, вечером. Ресторан «Потускневший Тромбон» на пятой океанической.

— Хорошо, замeтано.

— Что такое «замeтано»? Что за выражение.

— Папа, я…

— Ах, да. Из другого мира. Понимаю. Ну, до встречи.

Дмитрий разговор почти не слушал, включил на фоне приглушённо какую-то аббис-композицию, спросил через плечо:

— Что, бате звонил?

— Звонил. Ты же не подслушивал? А то придётся тебя убить.

Прозвучала как шутка, хотя в моей ситуации и с таким отцом, как у меня — что называется, «в каждой шутке есть доля шутки».

— Это хорошо, что с батей общаешься. Я вот не могу. Мой на каторге. На опаловых приисках в Аустралии. Смотрел я видео с той каторги — сидят под пальмой, четыре часа в норке камушки покопали, затем играют в кости, потом сончас…

— Что-то мне везёт с камердинерами, у которых отцы — сидельцы. У моего первого камердинера вот тоже — недавно откинулся.

— Это ты верное слово сказал — откинулся! А моему ещё лет восемнадцать лет сидеть.

— А твой за что?

Дмитрий почесал затылок.

— Да там… мутное одно дело было. В общем, его завербовало норвежское правительство, чтобы он за своим барей шпионил. Ты только, барь, никому!

Я усмехнулся.

— Прекрасно. Люблю норвежское правительство. И что, успешно нашпионил?

— А то! Он на базе РосКОН-одиннадцать служил, который на Новом Сахалине. Ну, это остров в море Головина, там же рядом англичане, поляки, португальцы. В общем, он им подробный офицерский состав настрогал, состав лодок и ещё чего-то. Это ещё две тыща первом. Ну, золотишко ему прикопали, он потом его снял… с нами поделил — двумя сыновьями и женой тогдашней. Четвёртой, почитай.

Тут он усмехнулся, сделав непонятный жест рукой.

— То есть эта машина и тот твой кооператив?…

— Ну…