Фирмамент
Шрифт:
"Где ты, Возлюбленная?! Почему ты покинула меня на пороге смерти?"
Вот он — долгожданный отрыв и полет над космическим кровоподтеком, сплетенным из неровных концентрических линий, сотканным из узких и широких разломов космического столкновения могучих сил, перетянутым руслами медленных ледяных рек, с каждым оборотом планетоида ленивой настойчивостью пользующих чудовищную рану все новыми и новыми пластами бесценной субстанции.
Мозаика льдов, конамарного хаоса, рафтовых земель, макулей, кратеров, русел, пятен — рассыпчатое единство на границе двух бездн, где не всякий решится предпочесть замкнутость Ойкумены неизведанной бездне Теллуса. Каждый, увидевший со стороны этот изукрашенный
"Проснись, моя Возлюбленная, проснись!", — шептали сотни губ и целовали тело, прогоняя последние остатки стылого сна гибернации сладкой истомой возвращающейся жизни. Холодная тьма подарила напоследок едкий запах гальванизирующий смеси, маска оторвалась от лица и уехала вверх, теперь неприятно похожая на подрагивающий зев марсианской пиявки. Заработали стоки и кубовая слизь с печальным чмоканьем отпустила Одри. Не грусти, хотела она засмеяться, я еще вернусь в твои объятия, но приторная волна накрыла ее, сжала, согнула в бесстыдном наслаждении окончательного пробуждения, мягкие уста прекратили свои поцелуи, и Одри, ухватившись за поручни, села в колыбели. Материнская стена отодвинулась, густая пелена жара разбавилась работающим охладителем, что-то шепчущие губы растворялись розовыми мазками.
— Мне очень хорошо! — крикнула Одри. — Нет ничего лучше жизни!
Возбуждающие феромоны мягко сжимали сердце и дуновениями подгоняли кровь. Внутри была весна.
— Я рада твоему пробуждению, Одри. У нас много дел.
Тонкие нити пуповин усыхали и лопались, окончательно освобождая ее.
— Я что-то видела, — жуткая тень ударила по глазам, и Одри внезапно заплакала. — Я что-то видела, Возлюбленная… Это был не сон… Там нет снов… Просто приоткрылась дверь, и во тьме…
— Не плачь. Побочный эффект. Ты сама знаешь — побочный эффект. Радость, наслаждение, оргазм, эйфория, страх. Потерпи…
Скоро все должно было кончиться. Одри уцепилась за выступ на льду и подтянулась. Ноги волочились и мешали. Еще, еще немного… Прочь от смертоносного цветения вечно голодной твари. Сколько она дремала под черным небом? Чего ждала? Наверное, ее сны были ужасны. А теперь еще чуть-чуть, потому что надо ползти, ползти, словно глупая, безмозглая личинка, ощущая приближение гибели. Ты хочешь меня сожрать? Это непросто, ведь я еще могу шевелить руками, ноги мне ни к чему. Ты думала — в ногах все дело, из-за того, что у тебя нет ног, а я говорю тебе — подумаешь ноги! Не в ногах дело. Подавись ими! И не в руках. А в том, что я пока еще хочу жить, жить даже тогда, когда никто в моей жизни не нуждается… Она ведь не нужна даже тебе, тварь! Ты — примитивное создание, ты тоскуешь о свете и тепле, а я не знаю как их погасить. И не могу убраться с твоей дороги…
Иных звуков не было, кроме дыхания и писка маяка. Одинокий писк одинокого маяка. Остальные замолчали, поблекли, погасли, оставив лишь черные вкрапления темноты в уголке левого глаза. Катастрофа. Провал. Безмолвие. Жуткое безмолвие Ойкумены. И лишь яркий свет впереди. Расцвеченная аварийными огнями игрушка, посадочный модуль, единственное, что может ее спасти. Или убить. Нужно только напрячься и ползти, ползти, ползти по индиговому льду, по льду, под которым скрывался величайший океан —
Океан глубиной сто километров. Сто километров водяной бездны, тончайшая пленка обычной жидкости, растекшейся по переохлажденной субстанции, где каждое возмущение, каждая приливная волна порождает объемную кристаллизацию и выброс чудовищного количества тепла. Сучья течка. Катаклизм предоргазменного действа, когда проклятая Европа готова к случке… И все, что ей нужно, это добраться до корабля.Просто. Очень просто. Нужно встать на бездействующие ноги и пройти, нет, лучше пробежать оставшийся отрезок пути. Зачем она так далеко отошла? Надеялась кого-то спасти? Они кричали. Тысячи криков, вырывающиеся из ее рта, тысячи тел ее самой, тысячекратная боль и отчаяние тех, кто был только ею, послушными и доверчивыми частичками, крупинками ее самой. Даже не малые силы, а она сама, ее отражения, копии, единая воля и единый разум. Они верили ей, потому что и она верила себе. Но что такое вера внутри Хрустальной Сферы?
Теперь было просто тепло. Она шла по коридору, придерживаясь за материнскую стену, и множество глаз провожали ее взглядом.
— Ты прекрасна, Одри, — говорила Возлюбленная. — Ты мое лучшее творение. Я верю в тебя. Ты и я — одно. Вот истина.
Одри чувствовала, как за ладонью идет мягкая волна и как будто ласковый котенок проводит по кончикам пальцев шершавым языком. Клетки, клетки, миллионы клеток, новые подруги, новые отражения. Их когда-то презрительно называли Роем, но кто теперь мог быть сильнее их? И что вообще может быть сильнее эгоизма?
— Мы много экспериментируем. Мы ищем, ищем лучшее сочетание, но теперь в этом мало смысла. Думаю, что пора остановиться. Прекратить процессы и сосредоточиться на Великой Цели.
Одри стало грустно.
— Значит все изменится? Все будет по другому? Рой разделится?
— Слишком много вопросов, Одри, слишком много ответов… Я еще не решила.
Трутень сидел на корточках и смотрел себе под ноги. Сухая кожа, сжатый рот, вполне сформированные органы и легкая аура возбуждающих феромонов. Качественное создание, без отклонений.
— Оно тебе нравится?
— Встань, — приказала Одри.
Существо поднялось, стараясь не касаться материнской стены. Умная тварь.
— Их время уходит, — засмеялись проступившие на стене ярко-красные губы, и трутень съежился, обхватил себя руками. — Вот еще одна проблема, которой тебе придется заняться.
— Чистка?
— Да, чистка. Они мне больше не нужны.
— Без них бывает так скучно, — мечтательно сказала Одри и трутень вздрогнул. — У него хорошие рефлексы и выглядит он пло-до-твор-ным. Именно плодотворным.
— Это называется похотью. Вот еще одно словечко в твой словарь непреодолимая тяга смысла и бессмысленности. Спаривание ради получения сомнительного удовольствия.
Одри поманила трутня пальчиком, и тот послушно шагнул к ней.
— Тебе требуется разрядка, — сказала Одри. — Я хочу понаблюдать за ней. Ладно? Обещаешь быть хорошим? Пока это будет только моя рука, а дальше… дальше посмотрим. Нагнись ко мне. Можешь даже обнять меня, только чур без слюнотечения! Так, вот так, еще так. Молодец! Ты долго терпел, застоялся… Ну вот, испачкал меня!
— Спасибо, Одри! Может быть, и этот материал сгодиться… для чего-нибудь.
Капли впитывались в стену, ладонь становилась сухой. Трутень погас. Глаза закрыты, рот раззявлен. Что они в этом находят? Терять часть себя ради кратковременного наслаждения? Неразумно. Хотя, кто может утверждать, что все в природе устроено разумно? Слабости достойны жалости. И в ничтожестве можно найти нечто полезное.
— Неужели они могут быть хороши, Возлюбленная?
Глаза лукаво посмотрели на нее.
— Попробуй. Все нужно попробовать самой. Только потом не забудь убить его.