Физрук-10: назад в СССР
Шрифт:
— Да какая война! — отмахивается Корабельников. — Драпать надо, пока не поздно, а он — война…
— Почему — драпать? — пытается вникнуть Философ.
— По дороге, — идиотски хихикнув, уточняет поэт.
Философ отодвигает его в сторону и выходит в коридор. Корабельников семенит следом. В коридоре тускло, как красные карлики, светятся плафоны. На лестнице света нет вообще.
— Слушай, давай через черный ход… — предлагает баснописец. — Только бы выйти, а там у меня машина. Уже заправлена, погружена… Я как чувствовал, ей-богу… Водочки выпьем и поедем,
Философ возвращается в номер, берет со стола так и непочатую бутылку коньяку и протягивает ее Корабельникову, а сам начинает одеваться. Потом они спускаются вниз к стойке дежурного администратора. В вестибюле тоже темно. Лишь над стойкой тлеет лампочка.
— Пойдем, пойдем… — шепчет поэт. — Туда не надо, там страшно…
Он тянет Философа к выходу. Тот решительно высвобождается и подходит к стойке.
— Послушайте! — обращается он к дежурному. — Что за безобразие тут у вас творится…
Сидящий за стойкой поднимает голову, но это не администратор, это — инсектоморф.
— Это вы, философ?.. — спрашивает он. — Рад вас увидеть напоследок. Прощайте. И не забывайте наш разговор.
— Адьё! Скатертью дорога! — бурчит Философ. — После того, что ваши отпрыски сделали с городом, я видеть вас вовсе не желаю. И вообще, пришел узнать, что делается в гостинице с электричеством и водой?!
— Мы весьма сожалеем о случившемся, но если бы один из вас не перестрелял Жнецов, ничего бы ни случилось.
— Ничего бы ни случилось, если бы вам не вздумалось откладывать свои яйца прямо под городом.
— Не мы строим гнезда рядом с вашими городами, а вы строите свои города рядом с нашими гнездами. Кстати, гнезда нашего уже нет. Его выжгли кумулятивными зарядами.
— Это было неизбежно, после того, как военные увидели заживо разлагающихся горожан.
— Не будем спорить, — проскрежетал лапками по хитину Инсектоморф. — Теперь все решаем не мы и не вы. Отныне работают законы, которые древнее нас с вами. Вас это касается больше чем нас. И вы это уже поняли. Или скоро поймете. Да, кстати, чуть не забыл…
Он берет со стойки рукопись, которую только что читал, кладет ее в серую картонную папку и протягивает Философу.
— Извините, что взял без спросу, но вы могли бы забыть, а это была бы страшная потеря.
— Что это? — заторможено спрашивает Философ, беря у него папку. — Откуда вы взяли!
— Из вашего номера! — отвечает Инсектоморф. — Прощайте, спасибо за все!
Философ машинально кивает и отходит от стойки.
— Пойдем! — тянет его за рукав Корабельников.
— Да какого черта я должен куда-то уходить?! — шипит Философ. — Я должен понять, что здесь творится!
Повернувшись спиной к стойке дежурного администратора, где сидит безучастный к его истерике Инсектоморф, Философ направляется в ресторан. В дверях он останавливается. Зал ресторана, тускло освещенный торшерами, полон. За столиками сидят другие инсектоморфы. Выглядят они совершенно одинаковыми, словно клоны одного существа — того, что за стойкой. Одни читают книги, написанные людьми, другие спят, совсем по-человечески положив
головы на согнутые верхние конечности, третьи оцепенело смотрят в пространство. Перед Философым появляется врач.— Что здесь делаешь? — накидывается на приятеля Голубев. — Немедленно уходи!
— А если мне надо забрать свою рукопись?
— Если она в номере, я ее сейчас принесу…
— Не трудись, — бурчит Философ. — Твой насекомий пациент мне ее уже вернул.
— Тогда тем более уходи!
— Что значит — уходи? Я хочу выпить!
— Тише ты! — шикает на него врач. — Здесь ни капли спиртного.
Философ пальцем показывает на бар, где тускло блестят ряды бутылок.
— Нет, увы… — качает головой врач.
— Но я хочу выпить! — кричит Философ.
Голубев упрямо качает головой. Инсектоморфы, сидящие в зале, все как один — даже те, которые выглядят спящими — поднимают головы и смотрят на скандалиста. Их глаза кажутся роем блестящих металлических ос, повисших в воздухе перед атакой.
— Черт бы тебя побрал, малохольный! — ругается врач. — Вон из гостиницы. К Тельме… К Головкину на хутор или вон к борзописцу в коттедж… Только чтобы я знал, где ты! Я за тобой заеду…
— Мне хочется спать, — стоит на своем Философ. — Я черт знает сколько времени не спал!
— Да, знаю-знаю! — бурчит Голубев, подталкивая его к выходу. — Ты работал, как сумасшедший. Ты написал «Процесс-2», рукопись, которая перевернет мир, но сейчас делай, что тебя говорят… Жалко, Тельмы нет, она бы подтвердила, что ерепенится теперь некогда и непристойно!
— А где Тельма? — спрашивает Философ. — Разве она не у себя дома, с ребятами?
— Часиков в четыре— пять она подъедет к автостанции.
— А сейчас она где?
— Сейчас она занята… — терпеливо отвечает врач. — Граф, неужели тебе хочется торчать в гостинице вот с этими?
— Ладно, я уйду… — говорит тот, — но я имею право знать, что здесь происходит?
— Имеешь. Выбирай на свой вкус — националисты подняли мятеж, НАТО объявило нам войну, за городом рухнула летающая тарелка…
— Это же все чушь…
— Да, черт тебя дери! Чушь! Убирайся, чтобы духу твоего здесь не было!
— Я-то уйду и борзописца прихвачу, а Тельма? Моя дочь Илга? Болотников-младший, наконец?!
— Им ничто не угрожает, — отвечает Голубев. — И тебе пока — тоже…
— Если что, ты за них ответишь! Ты — лично! Мне!
— Отвечу! Я за все здесь в ответе. А теперь, философ, ноги в руки и дуй подальше от города. И забери с собой Корабельникова, пока тот не заблевал с перепугу весь вестибюль. Мне надо работать.
Философ выходит в вестибюль. За конторкой уже не видно Инсектоморфа. Из самого темного угла выбрался баснописец. Не обращая на него внимания, Философ идет к лестнице.
— Третьяковский, куда ты? — кричит Корабельников. — Пойдем уже!
— Да не могу же я тащиться под дождем в тапках!
— Ты давно уже в болотниках! — орет на него поэт. — Бросить меня хочешь?! Мало того, что вместо коньяка подсунул какую-то мочу, так теперь еще и свинтить пытаешься!