Физрук-9: назад в СССР

— Там сейчас гуляет Россохин, Павел Иванович, уроженец нашего города, депутат Верховного Совета республики. Пьяница, бабник, взяточник. Он крышевает местную популяцию.

— Крышует, — машинально поправляет ее Философ.

— Да, крышует, — соглашается девушка.

— Откуда ты все это о нем знаешь?

— Из самых первых рук. Я его секретарь.

— Так вот значит в какой конторе ты служишь?

— Представь себе!

Тельма по своему обыкновению на полном ходу сворачивает с шоссе на второстепенную дорогу. Лучи фар на мгновение выхватывают указатель: «САНАТОРИЙ 5 КМ». Еще несколько минут сумасшедшей гонки и они подъезжают к воротам. Лихачка сигналит и створки начинают расходиться в стороны. Впереди виднеется помпезное двухэтажное здание, которое ярко освещено. Со всех сторон его окружает раскисший от сырости сад.

В глубине его белеют статуи античных богов и нимф. На широкой площадке перед парадным крыльцом стоит несколько легковых автомобилей. Из открытых окон второго этажа выплывают клубы дыма, но это не пожар. Даже в сыром воздухе ночи чувствуется запах табака. Философ и Тельма поднимаются к входной двери, откуда на них вываливается толстяк в белой, расстегнутой рубашке и сползающих с брюха штанах. Философ едва успевает его подхватить.

— Пьян до положения риз, — бормочет он, прислоняя толстяка к колонне.

— Скорее уж — до потери вдохновения. Это — Аксель Саар — известный эстонский прозаик.

— Что здесь у вас сегодня, съезд ценителей изящной словесности?

— Я же говорю — Россохин гуляет, — отзывается его спутница мрачно. — А он полагает себя покровителем творческой интеллигенции.

— И красивых девушек? — спрашивает Философ.

— Да уж… — отмахивается Тельма.

Философ настораживается.

— Слушай, а он… не того? — осторожно спросил он. — Не пристает?

Тельма злорадно усмехается.

— Куда ему… Я перед ним в конторе хожу в блузке с вырезом, в мини и вот на таких каблуках.

Девушка пальцами показывает — на каких?

— И?

— И — ничего. На полшестого.

Пьяный снова валится на Философа, но тот подхватывает того за подмышки и усаживает на скамейку сбоку от двери, и только тогда они с Тельмой входят в вестибюль. Дорогу им преграждает громила, чья нижняя, непрерывно жующая челюсть, кажется, могла бы перемолоть булыжник. Сразу понятно, что это охранник. Тельму он явно узнал, а вот на Философа смотрит угрожающе.

— Это со мной! — напряженно произносит девушка.

Громила не обращает на нее ни малейшего внимания, продолжая ощупывать равнодушным оловянным взором лицо Философа. Тогда тот поднимает левую руку, опускает манжет рукава и демонстрирует охраннику татуировку на внутренней стороне запястья. Те самые неправильной формы треугольники, напоминающие клыки хищника, средний — со стертым острием. Охранник кивает в знак узнавания и задвигается обратно в тень.

— Теперь я понимаю, почему тебя так тянет в этот пансионат, — говорю я, прерывая рассказ напарника. — Теплые воспоминания…

— Не спеши с выводами, — бормочет Граф.

— Да нет, — хмыкаю я, — просто со мною было тоже самое — пьяный на крылечке, охранник, девушка… Правда, наколки козырной у меня нет, пришлось сунуть громиле пятерку…

— Думаю и дальше будут совпадения, — проговорил рассказчик, — ибо гулянки советской элиты — не важно номенклатура это, передовики или — писатели с композиторами, похожи одна на другую… Слушай дальше… Философ с Тельмой спускаются в полуподвал, по дороге расшвыривая пустые бутылки. Сверху низвергается жизнерадостная музыка, и слышны возбужденные мужские и женские голоса.

Тельма протягивает своему спутнику ключ и говорит:

— Тринадцатый номер. Можешь без меня выпить, кайман.

— С удовольствием! — отвечает Философ, беря ключ. — А ты куда?

— Пойду покажусь боссу.

— Это надолго?

— Не настолько, чтобы ты успел без меня напиться. Мне не нужен сегодня мужик, у которого стрелки жизни сошлись в самом низу циферблата.

— Нет, похоже, все-таки сегодня съезд ценителей изящной словесности, — бормочет Философ и отправляется на поиски двери с номером тринадцать.

Войдя, зажигает свет. Апартаменты оказываются вполне шикарными. Альков с двухспальной кроватью. В остальной части помещения обтянутый черной кожей диван, два кресла, торшер, телевизор, телефон. И самое ценное — холодильник. Открыв его Философ видит бутылки с импортным спиртным, баночки с черной и красной икрой, белый хлеб в полиэтиленовом пакете, сыр, ветчину и сырокопченую колбасу. Сразу видно — деликатесы и выпивка из номенклатурного распределителя.

Вынув первую попавшуюся бутылку, Философ откупоривает ее и наполняет стакан. Понюхав выпивку, он понимает, что без закуси это не осилит. Вскрывает банку с черной икрой и достает из пакета хлеб. Намазав икорку на ломоть хлеба, одним махом опрокидывает содержимое стакана в глотку и впивается зубами в бутерброд. Ему становится хорошо и резко поднимается настроение. Повертев бутылку в руках, Философ раздумывает — стоит ли повторить? Решает, что — не стоит. Доедает бутерброд и начинает размышлять, чем бы заняться?

И понимает, что не может сидеть здесь в одиночестве, его тянет на люди, туда где пьют, пляшут, орут песни и занимаются прелюбодеянием. В конце концов, если Тельма где-то там, среди пьяни и рвани, то почему он должен бухать в одно рыло? Выйдя из комнаты Тельмы, Философ поднимается по устланной ковровой дорожкой лестнице на второй этаж. Здесь музыка звучит уж чересчур громко. Все двери, ведущие в апартаменты Россохина, распахнуты настежь. Табачный дым клубами выплывает в коридор…

— Дай угадаю! — опять вклиниваюсь я. — Ты вышел и навстречу тебе попался желтолицый, словно китаец, хлыщ, который вдруг стал кривляться перед зеркалом?

— Верно. Тогда, в «Загородном», я невольно повторил эту сценку, — кивнул Граф, — а ты стал ее свидетелем… В общем опускаем этот эпизод… В поисках Тельмы, Философ начинает заглядывать в одну дверь за другой. В первой он видит такую же, как в тринадцатом номере двухспальную кровать в алькове, на которой некий совершенно невменяемый гражданин пытается раздеть кокетливо повизгивающую и вяло сопротивляющуюся гражданку. Здесь же присутствуют и другие граждане.

Один в милицейском кителе нараспашку, другой — в цивильном, но зато — в милицейской фуражке и среди них, знакомая Философу Юркая Личность в джинсовом костюме. Все трое сидят за столом и прямо среди тарелок с объедками и опрокинутых рюмок, режутся в карты. Увидев Философа, Юркая Личность призывно машет ему рукой, дескать, присоединяйся. Помотав головой, Философ возвращается в коридор и заглядывает в другую дверь.

Большая комната битком набита народом. Отсюда и разносится по всему санаторию веселенькая музыка. Здесь и танцуют. Вернее — пляшут. Среди пляшущих Философ и находит Тельму. Ее партнер тот самый желтолицый хлыщ, который только что кривлялся в коридоре перед зеркалом. Как бывший актер, Философ не может не признать, что танцует эта пара не для собственного удовольствия, а — на показ. И это не какая-нибудь летка-енька или кадриль, а самый настоящий, порицаемый советской прессой, рок-н-ролл.

Философ понимает простую вещь — Тельма любит этого стилягу. А он ее — нет… Вернее, когда-то любил. Давно, в другой жизни. Когда еще можно было любить. И — танцевать до самозабвения. Выделывая коленца. А сейчас желтолицый видит не эту комнату, забитую пьяным, веселящимся сбродом, а узкое пространство между занавесом и краем сцены. Перед ним черный зев оркестровой ямы. А дальше столь же черный провал зрительного зала.