Флаг миноносца

Белкин кивнул головой:

— Есть! Гришин, Писарчук, Лавриненко — к младшему лейтенанту!

Лавриненко не отзывался.

— Куда черт понёс «преподобного»? — негодовал Белкин.

— Он только что сказал, что идёт в гальюн, — невозмутимо сообщил Писарчук, заворачивая в лопух свою порцию консервов.

Пока шарили по кустам, артогонь усилился. Сзади, там, где стояла батарея Баканова, разорвалось несколько гранат. Лавриненко не появлялся.

— Пошли! — сказал Сомин.

Когда они добрались до батареи Баканова, там все уже было кончено. Санинструктор перевязывал раненого. На поляне, неподалёку от боевых машин, лежало несколько трупов немецких солдат в маскхалатах. Шацкий без фуражки, всклокоченный, в изодранной в клочья окровавленной гимнастёрке переобувался, сидя на краю окопа.

Из кустов вышли командир дивизиона Николаев, его замполит Барановский и несколько матросов. Барановский — в недавнем прошлом преподаватель политэкономии из Таганрога — был призван во флот в первые дни войны. Он не успел ещё освоиться с работой на плавучей базе подводных лодок, как его перевели во флотскую газету. Оттуда он сам попросился на фронт и получил назначение в полк Арсеньева. В глубине души Барановский все время опасался, что в случае встречи с врагом лицом к лицу он окажется не на высоте. Артобстрел и бомбёжка были делом привычным, но штык, граната, рукопашная схватка?.. Он плохо представлял себе это. К тому же без очков Барановский видел плохо, а очки, как известно, вещь не очень приспособленная для условий военного времени. Но все оказалось очень просто. Барановский даже не успел сообразить, что он попал в ту самую рукопашную схватку, которой опасался. Он командовал, стрелял из пистолета, бросался на землю, когда невдалеке падала граната. И самому ему казалось, что это не он — политработник Барановский — организовал окружение и истребление прорвавшейся немецкой разведки, а все произошло само собой. Очки, правда, сохранить не удалось.

— Вот сволочи! — сказал Николаев. — К самой ОП подобрались. У тебя все в порядке, Сомин?

— В порядке, товарищ старший лейтенант.

Он решил пока не говорить об исчезновении Лавриненко. Отыщется «преподобный». Забрался в какую-нибудь дыру, а когда всё успокоится — вылезет на свет.

Барановский, ещё не остывший после неожиданного боя, смотрел на убитых немцев выпуклыми близорукими глазами. В руках он держал разбитые очки.

— Здорово! — похвалил его Николаев. — По-морскому! Пока я добежал от КП, ты уже все здесь ликвиднул.

— Шацкий — молодец, — смущённо улыбнулся замполит, — на него навалилось четверо. Как он их раскидал — не понимаю!

Артобстрел прекратился, но справа доносились винтовочные выстрелы. Николаев перезарядил пистолет:

— Это, наверно, те двое, что драпанули от нас. А ну, пошли! Барановский, остаёшься за меня. А ты, Сомин, сходи на твоё второе орудие. Оно на самом передке. Если будут пытаться уйти через речку — увидишь. Смотри — не выпускай!

Отправив Гришина к его машине, Сомин пошёл с Писарчуком на второе орудие. Пригибаясь среди низких кустов, они добежали за несколько минут. В тылу стучали автоматы. «Ну, теперь Николаев их не выпустит», — подумал Сомин. На втором орудии все было в порядке. Сомин взобрался на платформу, чтобы проверить, как работает новый коллиматор, поставленный накануне взамен повреждённого осколком. Мысль о Лавриненко не шла у него из головы. «Все-таки следовало доложить командиру дивизиона! Вот вернусь на первое орудие, — решил Сомин, — если Лавриненко все ещё нет — немедленно сообщу Николаеву».

Рассматривая через коллиматор кусты у ручья, он давал приказания прицельным. Те изменяли установки, как при ведении огня по движущейся цели. Перекрестие смещалось, потом снова возвращалось на разлапистый куст, который Сомин избрал для проверки наводки. Вдруг его внимание привлёк не воображаемый, а действительно движущийся предмет. Что-то круглое зеленоватого цвета юркнуло в куст. Сомин встал из-за штурвала и поднёс к глазам бинокль. Он увидел, что из куста вылез человек. Человек полз на четвереньках по направлению к ручью, волоча за лямку полный вещмешок. Это и был предмет, замеченный Соминым.

Он спрыгнул с орудия и позвал Писарчука:

— Возьми карабин, гранаты. За мной!

Было ещё довольно светло. Сомин и не думал о том, что его могут заметить немецкие наблюдатели. Почти не маскируясь, он перебегал от куста к кусту. Писарчук едва поспевал за ним. Вот и ручей. Сомин и Писарчук залегли в кустах, метрах в пятидесяти от потока, журчащего по каменистому руслу. Они сразу увидели человека, который, высунувшись из высокой травы у самого ручья, сполз на карачках в воду. Теперь вещмешок был у него в руках.

— Назад! — крикнул Сомин.

Человек от испуга выронил в воду свой мешок и оглянулся, поднявшись во весь рост.

— Он! Назад! Стреляю!..

Лавриненко подхватил свой мешок и, балансируя по камням, начал перебираться на ту сторону.

— Стреляй, Писарчук! — Сомин вытащил наган. Не ожидая, пока боец снимет карабин из-за спины, он выпустил подряд все семь пуль, но не попал. У Писарчука дрожали руки. Ствол карабина ходил из стороны в сторону. Беглец уже перебрался на другой берег, но запутался в лямках вещмешка и упал в воду. Сомин вырвал карабин из рук Писарчука. Мушка остановилась на согнутой мокрой спине Лавриненко в тот момент, когда он подымался на ноги. Звук выстрела и крик слились.

— Готов! — оказал Писарчук. Сомин отдал ему карабин. Теперь у него самого дрожали руки. Он возвратился на орудие, трясясь от озноба.

— Лавриненко все нет, — доложил Белкин.

— И не будет. Я его застрелил, — Сомин лёг на траву. — Да, документы. Сходи, Белкин, возьми. Только осторожно. Писарчук проводит.

В небе уже горели первые звезды. Снова начала бить немецкая артиллерия. К ней присоединились миномёты. Бойцы залегли в неглубокую траншею. Сомин не трогался с места. Всю ночь он не мог отогнать от себя навязчивое видение.

Отстрелявшись, дивизион покинул огневую позицию. Когда на рассвете машины проходили мимо вчерашней позиции, Гришин показал Сомину в окно:

— Смотри, командир!

Вся площадка была вспахана снарядами. Здесь не осталось ни одного дерева, ни одного куста. Машины, объезжая воронки, с трудом пробирались по развороченной земле.

— Молодец старший лейтенант Николаев! — заметил Гришин. — Арсеньевская выучка. Хороши бы мы были на той позиции! А немецкую разведку ликвидировали чисто! Тех двоих комдив тоже не выпустил. А Шацкий-то? Сила! Помнишь, как Земсков его учил «самбо»? Наверно, пригодилось. Как ты считаешь?

Сомин не ответил ему. Все было безразлично.

На следующий день Сомин принёс Николаеву краснофлотскую книжку Лавриненко.

— Пытался перебежать к немцам.

По мрачному лицу Сомина Николаев и Барановский поняли все без слов.

Барановского это происшествие взволновало больше, чем столкновение с немецкой разведкой. Барановский, ещё будучи в редакции флотской газеты, не раз слышал о «Ростовцах» Арсеньева, и вдруг — предатель!

— Как же так? — Он прилаживал свои разбитые очки, потом снова прятал их в карман. — В таком полку — предатель, перебежчик! Значит, плохо знаем людей, в частности вы, товарищ младший лейтенант.

— Оставь его сейчас, — сказал Николаев. — Правильно поступил, Сомин! Собаке — собачья смерть. В полку разберёмся.

В Каштановую рощу они прибыли только две недели спустя. Происшествие во взводе ПВО — ПТО наделало немало шума в полку. Николаев доложил о ЧП. Арсеньев побледнел от ярости:

— Не успели сформировать полк и тут же опозорились!

Арсеньева не могло успокоить то, что первый дивизион ещё до сформирования полка восемнадцать дней успешно вёл бои и получил благодарность от командира стрелковой дивизии. «Что хорошо — то хорошо — иначе и быть не может, но как среди старых бойцов оказался предатель?» Этого Арсеньев понять не мог. Ему казалось, что на Флаг миноносца легла позорная тень.