Флаг миноносца
Шрифт:
— Давай, давай! Тащи воду! Три посильнее!
А мартовское солнце светило в глаза, заливая всю эту кутерьму тёплыми весенними лучами. До самого вечера батарея за батареей сменяли друг друга на берегу Абина. Тем временем в блиндажах, землянках и хатах тоже шла генеральная мойка. Под руководством сердитой пожилой женщины — хозяйки чёрного фургона — выволакивали накопившийся за зиму хлам. Что не нужно, тут же швыряли в костры, а нужное тащили в дезинфекционную камеру. Запахи креозота, керосина, формалина гнали из щелей всякую нечисть. Мелькали веники и самодельные швабры. Даже очередной
В домике полковой разведки приборка была закончена. Валерка Косотруб критически оглядел выскобленные полы:
— Порядок церковный! Теперь жить можно. Только жить тут не придётся…
Иргаш возмутился:
— Как это не придётся? Для чего ж этот аврал?
Валерка надвинул ему шапку на брови и поучающе произнёс:
— А ещё разведчик! Неужели не знаешь? Раз устроились надолго, значит, сегодня идти дальше. Как говорит Горич? Клинически испытано!
Он посмотрел в окно, соскочил со стола, на котором сидел:
— Встать! Смирно!
Дверь отворилась, и вошёл Земсков.
— Товарищ гвардии капитан, в отделении полковой разведки произведена большая приборка. Личный состав отдыхает. Больных нет. Пьяных тоже. Докладывает командир отделения Косотруб.
— А вы почему докладываете, как прямому начальнику? — спросил Земсков.
— Вы для меня, товарищ капитан, всегда самый прямой начальник, хоть бы вас коком назначили на камбуз!
Этот неунывающий Валерка, видно, так и не отучится от своих штучек. Только недавно чуть не угодил в трибунал. Хорошо, что капитан 3 ранга не дал хода этому делу.
Земсков строго посмотрел на неизменного своего товарища в самых дерзких и опасных операциях, потом неожиданно улыбнулся и сел на свежий деревянный чурбак:
— Ладно. Пусть будет по-вашему. Начальник так начальник. Всему отделению приготовиться к выходу на передовую. Боекомплект — полный, продуктов — на сутки. Выход в ноль часов тридцать минут. Все ясно?
Косотруб кинулся к Земскову и, против всяких уставных правил, сжал его в объятиях, но тут же опомнился, вытянулся по стойке «смирно» и вскинул ладонь к бескозырке:
— Все ясно, товарищ капитан. Выход в ноль тридцать. Теперь все ясно — в натуре! — Он подмигнул своим и добавил вполголоса: — А что я вам говорил?!
5. ГОРЫ — ПОЗАДИ
Земсков сдавал Сорокину штабные пачки третьего дивизиона. На все это дело у него было не более часа.
— Чего ты торопишься? — всклокоченный, в расстёгнутом кителе Сорокин волновался: — Это ж документы, бумаги!
— И я говорю — бумаги. Чего с ними возиться? Вот — входящие, вот — исходящие. Совсекретную папку ты уже взял. Поверь, Сорокин, за то время, что я сидел на твоём месте, здесь прибавилось мало бумаг, — он вытащил из ящика сразу несколько папок и бросил их на колени Сорокину.
Сорокин положил папки на полку и стряхнул пыль со своих брюк:
— Нет, Андрей, так дело не пойдёт. Вернёшься из разведки, тогда сдашь без спешки.
— Ну, и чудак ты, брат! А если меня убьют, как будешь принимать дела? С помощью спиритизма? Я, когда лежал в госпитале, там трое выздоравливающих
устроили спиритический сеанс, заперлись в умывальной на ключ, а ключ вынули, и один из них вещает замогильным голосам в полной темноте…— Не морочь мне голову! — рассердился Сорокин. — Сдавай дела, как положено, или уходи.
— Нет, ты послушай, это интересно. Вот он провозглашает: «Дух Пушкина, явись!» И вдруг дверь отворяется и в потёмках слышится шарканье туфель и чей-то голос, хриплый такой: «Вы что здесь делаете?» Там были танкист и двое пехотинцев — все геройские ребята, но тут от страха или от удивления притихли и молчат. Дверь-то заперта была!
— И что же это было? — вяло спросил Сорокин, перелистывая папку боевых распоряжений.
— Тётя Саша, уборщица. У неё был свой ключ. Ладно, Сорокин, отложим это скучное дело, а если меня убьют, придётся тебе заняться спиритизмом… — Он запер железный ящик и протянул ключ. — Держи!
— Нет, нет! — замахал руками Сорокин. — Я не имею права взять у тебя ключ, пока не сданы дела.
— Тогда принимай дела. И быстро!
Они уже кончали эту процедуру, когда в штаб дивизиона вошёл Сомин.
— Ты как сюда попал? — удивился Земсков.
— К вам по личному делу, товарищ капитан.
«Ага, — подумал Земсков, — сейчас выяснится, почему он меня так встретил, когда я приехал из госпиталя». Он подписал акт передачи дел и вручил, наконец, ключ и дивизионную печать Сорокину.
— Пошли, Володя, дорогой поговорим.
До штаба полка было не менее двух километров. Первое время Сомин молчал. Потом он взял Земскова за рукав:
— Я хотел тебе сказать, хотел сказать…
Земсков засмеялся:
— Ну, говори, если хотел.
Сомин остановился, набрал воздуха и выпалил:
— Ты мой самый близкий и самый лучший друг, а я сволочь. Вот и все.
Такого признания Земсков не ожидал. Он силой усадил Сомина на первый попавшийся пень, сел рядом на другой пенёк, чуть пониже, и посмотрел на часы:
— Выкладывай по порядку.
Сомин очень волновался. Он расстегнул воротник гимнастёрки, вынул кисет и снова его спрятал, подобрал какую-то щепку и начал чертить ею по земле. Наконец он собрался с духом:
— Тебе плохо, Андрей. Тебя незаслуженно обидели, сняли с разведки, а я вместо того, чтобы… Ну, словом, когда я тебя встретил, я ещё не знал о твоих неприятностях, но все равно нельзя было из-за девушки…
— Из-за девушки?! — Земсков вскочил со своего пня. — Ты в своём уме?
Сомин грустно посмотрел на него:
— Наверно, не в своём. Я ведь тебя знаю, Андрей. Ты — человек цельный Ты её любишь, да?
— Думаю, да, — серьёзно ответил Земсков. — А вот она меня — навряд ли. Да и умеет ли она вообще любить?
— Это ты зря, Андрей. Я не видел её давно, но не могла она так измениться. Она не станет размениваться на мелкие чувства. Ты мне скажи прямо: что у тебя с ней было?
Земсков снова посмотрел на часы.
— Странный ты парень, Володя. Разве об этом говорят, когда любят всерьёз? Не думал я, что ты тоже… Да так, что не видишь самых явных вещей. Я с ней по существу ничем не связан. Вот была бы она здесь, мы бы её спросили прямо.