Флавиан. Армагеддон

По приблизительному подсчёту выходило около двадцати с небольшим. Точнее из-за их скученности сосчитать не получалось, но опознать национальную принадлежность я смог (позор моей седеющей голове!) едва ли у половины.

Дождавшись окончания трапезы, я спросил у собиравшей со стола посуду матери Германики:

— Матушка! А что это за флажки там, на шкафу?

— Это флажки тех стран, откуда в нашей обители собраны сестры. Геронда благословил собрать их здесь, в трапезной, для напоминания о том, что Христова Любовь покрывает весь мир и что завет Христа апостолам — «Идите по всему миру и проповедуйте Евангелие всему творению. Кто будет веровать и креститься, спасен будет…» (Марк. 16:15) — исполняется до сего дня.

— Здорово! — не сдержал я своего восхищения. — А вот это флаг какой страны?

— Норвегии. Оттуда у нас две сестры.

— А этот?

— Бангладеш! Сестра оттуда вас встречала утром у ворот, когда вы с батюшкой приехали.

— А этот?

— Австрия!

Ко мне подбежала одна из девушек, певших на клиросе:

— Вас Ваш батюшка зовёт! Они с герондиссой в архондарик прошли, — на прекрасном русском сообщила она.

— Иду! — я быстро зашагал в сторону архондарика, сопровождаемый позвавшей меня девушкой.

— А Вы из России, наверное? — спросил я её на ходу.

— Из Парижа! — улыбнувшись, ответила она. — Моя прабабушка туда во время революции эмигрировала.

— Однако! — я больше не нашёлся что сказать.

— Будете в Париже — заходите в гости к моей маме, она очень любит русских священников и вообще всех церковных людей. Я дам вам её адрес и телефон.

— Спаси Господь! Увидимся! — попрощался я с ней у дверей архондарика.

***

— Проходите, Алексей, присаживайтесь вот в это кресло! — герондисса сама открыла дверь архондарика в ответ на мой негромкий стук. — Здесь Вам будет удобно.

— Благодарю, матушка! — я уселся сбоку от Флавиана в старенькое, очевидно, кем-то пожертвованное кресло с потёртой матерчатой обивкой.

— Герондисса, евлогите! — в приоткрывшейся двери показалось знакомое лицо в очках с тонкой оправой и небольшим подносом в руках.

— О Кириос, адельфи Германика, проходи, угощай гостей! — матушка встала, чтобы приоткрыть пошире и придержать дверь для вошедшей сестры.

— Кофе, чай, что вы любите? — заботливо спросила мать Германика. — Что вам налить, батюшка?

— Сперва водички, пожалуйста, таблетки запить, которые после еды, — повернулся я к ней и, получив воду в стакане, поблагодарил: — Спаси Вас Христос!

— Во славу Божию! — отозвалась мать Германика, выставляя с подноса на столик вазочки с печеньем и какими-то греческими, завёрнутыми в фольгу сладостями. — Угощайтесь!

— Мне, если можно, кофе! — повернулся к ней Флавиан, мимолётно с опаской взглянув на меня.

— Можно, батюшка, можно! — людоедским стальным голосом провещал я. — Только сначала вот эту жёлтенькую таблеточку и эту беленькую пилюлю проглоти, а потом можно и кофе, но только одну чашку!

— Давай! — со смирением вздохнул Флавиан и, приняв из моей руки таблетку и капсулу с лекарством, закинул их в рот и запил водой из протянутого мною стакана.

Герондисса с «адельфи» Германикой весело наблюдали, очевидно, непривычную для них сценку.

— Заешь печенькой, лучше усвоится! — я протянул батюшке вазочку с печеньками.

— Спаси Христос! — так же кротко ответил Флавиан и взял с вазочки печенье.

— Кофе «по-гречески», — сказала мать Германика, наливая батюшке в чашку ароматный кофе с дымком. — Геронда благословил Вам «по-гречески» сварить.

Мы с Флавианом переглянулись.

— Наверное, отче, тебя с твоей любовью к греческому кофе отец Кассиан геронде «сдал»! — предположил я.

— А он-то откуда знает? — хмыкнул Флавиан.

— Может, от нашего схимника Александра из Пантелеимона? — выдвинул я версию.

— Может быть, может быть… — протянул Флавиан. — И про твою любовь к осьминогам со спагетти тоже?

— Н-да! — крякнул я, не найдясь что сказать.

— Мать Германика! — обратился мой батюшка к собравшейся уходить с пустым подносом монахине, — а когда геронда Вам про кофе сказал?

— После трапезы сразу, — ответила она. — Он звонил из Афин и сказал, что постарается вечером сюда приехать, чтобы с вами пообщаться, если у него получится. Он ещё сказал, что когда будет знать точно, матушке Феодоре позвонит предупредить.

— Спаси Христос! — поблагодарил её Флавиан и, обратившись к герондиссе, перешёл на английский: — Матушка! Вероятно, геронда сегодня вечером приедет.

— Слава Богу! — обрадовалась матушка Феодора. — Вы получите большое впечатление от общения с нашим старцем!

— Как Вы тогда, на острове? — спросил я её.

— На острове? — не поняла сразу герондисса.

— На Наксосе, когда геронда сказал Вам про Храм Святого Духа в сердце! — уточнил я. — Я ночью прочитал Ваше интервью в интернете.

— А! — улыбнулась матушка. — Да, это было одним из самых сильных впечатлений в моей жизни.

— Чем именно сильным, матушка? — не утерпел спросить я. — Если, конечно, Вам удобно об этом рассказывать…

— Удобно, почему же нет! — улыбнулась матушка Феодора. — Для того чтобы понять моё тогдашнее потрясение, мне нужно немного сказать о себе, какой я была тогда.

— Расскажите, матушка! — не отставал я. — Поверьте, для нас это не праздный интерес.

— Хорошо, конечно! — кивнула герондисса. — Я родилась и выросла в верующей христианской семье, мой отец научил меня любить Бога и молиться ему, читать Библию и соблюдать заповеди Христовы.

Но семья наша была протестантской, и я никогда не слышала с детства о Православии, о внутренней духовной жизни, о стяжании благодати Святого Духа, поэтому моя вера и религиозная жизнь были во многом внешними и формальными, я бы сказала — безжизненными! Хотя я чувствовала, что «потенциал» общения Бога с человеком и внутренней взаимосвязи с Ним намного больше, чем я могла получить в протестантизме.

Я искала этого глубинного общения с Богом, моя душа требовала истинной духовной пищи! Я пробовала найти Бога в искусстве, даже поступила в Академию Искусств, стараясь в творчестве обрести этот внутренний контакт с Творцом мира и человека.