Флёр. День Города

– Мне стыдно?! Мне?! – забасила она, налетев на него, точно фурия. – А если бы вы перезаражали тут всех?!

– Ну уж, так-таки и всех, – проронил командируемый, пятясь к двери.

– А как вы думали? Ко мне, между прочим, со всех отделов ходят. Это что ж, чтоб меня потом в бес– порядочности обвинили? Что ж вы меня дискредитируете! Командируемые, знаем мы вас! Три дня в командировке – месяц на пенициллине! Вон! Вон! Зараза такая! – Она ринулась на него, но Флёр ловко выскользнул из кабинета и быстро захлопнул за собой дверь, за которой что-то хлопнулось об обшивку.

Командируемый осмотрелся. Кнопки сочувственно смотрели на него и отводили взгляд. Скоросшиватели и Степлеры понимающе кивали и, проплывая мимо, ободрительно хлопали по плечу, отчего оставалась долгая колющая боль.

Одно только Пресс-папье, по неведомой причине оказавшееся в отделе финансов, никак не отреагировало на появление Флёра – оно вяло покачивалось из стороны в сторону и бесполым голосом обращалось к среднеродому Перу:

– Написали-промокнули, написали-промокнули… Получилося «Оно».

Перо-писало тем временем юрко строчило что-то на полу, не обращая внимания на Пресс-папье, которое со стороны очень смахивало на уборщицу, прибирающую мусор. «Серебряные» нити у обоих были в виде полых трубочек.

– Сумасшедший дом, – пробормотал Флёр и вдруг увидел полуголого Баланса с фиксатым существом и пересмеивающимися типами, совсем не похожими на наручники. У каждого из кармана торчало по золотому «Parker’у». От них пахло ликером и самодостаточностью. «Серебряные» нити искрили смарагдами. Один тип держал взорванную коробку «Assorti» и был перепачкан в шоколаде, другой – тянул неподъемный пакет, в котором перемешались кулинарные изделия, некогда носившие названия пряников с начинкой, шоколадных кругляшей, ореховых квадратиков и песочных глазков, сейчас же принявшие вид сплошной густой варениевидной массы: конфитюр в песке, джем в комках, варилово.

– Эй, Баланс-замзав… – с издевкой говорил несший пакет, разбрасывая на ходу крошки. Лицо у него при этом было мучнистым, с многослойной улыбкой во всю пасть. – Возьми веночек с джемом, для тебя венки ща крайне актуальны…

– Ага, – сочно и сладко расхохотался другой, растянув в жирном гоготе мармеладные губы, – и это… клетчатое печенько с хворостом…

Существо несло полуоткрытый кейс, распухший от конвертов, и алчно шныряло взглядом по сторонам. Баланс же глупо и беспомощно улыбался, думая лишь о том, как бы поскорее усмирить беснующуюся на аркане вошь в левом кармане пиджака, где еще недавно лежало пухлое портмоне, но, поравнявшись с Флёром, вдруг оживился и зло проскрипел:

– Ловко вы меня подставили. Благодаря вам без штанов остался. Са-мо-зва-нец!

– Вот тут только ошибочка небольшая у вас, – обратившись к Балансу, нежно прошипело существо, по тонким губам которого проползла острая бритвочка языка, – но ничего, сейчас к мадам Фактуре зайдем и исправим. И как обещали: заключение в лучшем виде будет.

– Мало вам, – фатально бросил Баланс, глянув на притихших цифроблох.

– Кушать всем хочется, – шамкнуло существо и, поравнявшись с дверью, спросило: – Здесь?

Баланс печально кивнул. Существо постучало:

– Именем налогового законодательства, приготовьте бакшиш!

– А?!

– Хабару давайте! – существо в нетерпении пнуло дверь ногой, отчего цифроблохи на «серебряной» нити Баланса всколыхнулись, заволновались, сорвались вниз и с писком и причитаниями разбежались в разные стороны. – Фискальный сбор! Мзда! Хапанцы!

– Так бы сразу и говорили, – раздался бодренький дискантик. Дверь открылась, и на пороге появился маленький мятый листок с морковным чаем в худеньких бескровных ручках. Посторонившись, он пропустил в кабинет одну мечущуюся, держащуюся за голову цифроблошку, которая отбилась от подруг.

– Экая у вас фактура хлипкая, – невольно скаламбурив, заметило существо и шагнуло в кабинет, наступив на что-то многоверткое, но малоудачливое, превратившееся из верченой восьмерки в два расплющенных «ватерклозетных» ноля.

– Да уж, не Гроссбух, – басовито хохотнул один из сопровождающих.

– Мор, повальный голод и безденежье, – ответил листок, чахоточно закашлявшись; окинул коридор цепким взглядом воришки, заметив Флёра, погрозил ему костлявым кулачком и закрыл за самодостаточными типами с ущербно-ущемленным Балансом скрипучую деревянную дверь, на которой вместо бронзовой узловатой таблички висела приколотая булавкой разлинованная бумажка.

Командируемый хмыкнул, сделал шаг в сторону, неудачно поскользнулся, попытался сбалансировать, но тотчас оступился и покатился вниз по лестнице.

Отдел отобразительных искусств

В отделе отобразительных искусств все сверкало. Стены, оклеенные разноцветными и черно-белыми фотографиями, пестрели вырванными из жизни кусками – разный формат, пустые судьбы, смешение цветовой гаммы, взаимоисключающая направленность. Овальные, квадратные, треугольные. Семейные – торжественно-глупые, визовые – напыщенно-умные; одиночные – в профиль, в фас, в мозжечок; групповые – в коленные чашечки, в сплетенье рук… в пьяный взгляд. Младенчиков, стариков, ликвидаций.

Особенно яркой была фотография в черной рамке, на которой с трудом угадывалась подрагивающая «серебряная» нить и испуганно-удивленное лицо испаряющегося незнакомца. Надпись под фотографией гласила: «Момент ликвидации». Около крепового снимка висела фотография размером поменьше – в розовой рамочке с налепленными безвкусномордыми херувимами без штанов, с режущей глаз вспышкой и знакомым остроносым личиком.

– «Рождение мадам Литеры», – прочел Флёр. – Вот оно как! Стало быть, можно уловить моменты, – произнес он в пустоту и подошел к двери, на ручке которой висела картонка со словами: «Засветишь – линчую. Перфораций». Командируемый долго и вдумчиво вчитывался в надпись, но, так и не поняв ее смысла, потянул дверь на себя.

– А-а-а! Засветил, засветил, поганец! – из-за двери показалась белая всклокоченная шевелюра и смуглое расстроенное лицо.

Перфораций был одет, словно собирался на прием. Смокинг, сорочка, бабочка, лаковые туфли. Но что-то неуловимое в его облике смущало Флёра. То ли зернистое лицо, будто изъеденное оспинами, то ли смокинг, который в некоторых местах был побит молью, а рукава так и вовсе, казалось, были пробиты перфоратором. Руки у него были в волдырях и исторгали резкий запах ихтиоловой мази, смешанной с «фруктовой водой» [6] , – судя по всему, Перфораций пользовался фотохимикатами не очень осторожно.

6

«Фруктовая вода» (сленг.) – фотохимикаты.

– Ты что, читать не умеешь? День работы, урод! Я же пленку проявлял. Кто мне теперь ликвидацию кутюрного цеха восстановит?

– Я очень извиняюсь, – залопотал командируемый. – Я ж не знал, что вы…

– Ты сам-то откуда такой любопытный выискался? Отвечай.

Перфораций вышел в коридор и ткнул антрацитовым ногтем в плескающегося в изумрудном галстуке Тимошку.

– Отдел лингвистики. Флёр.

– Замечательно, – ощетинился тот белыми усами. – И читаешь, наверное, как все лингвисты, только между строк. Там, где белое все. Нет, ну надо же, в самый ответственный момент. Я вроде бы даже Альбиноса запечатлел и Тех, Кто цех ликвидировал. И на тебе! Нет, ну несчастье, просто горе. И кто тебя на мою голову послал? Что, нельзя было несколько минут подождать? Я же не знаю, когда следующая ликвидация будет. У меня все спонтанно – дело случая. Как теперь быть?