Флэшмен и краснокожие

Это был один из тех солидных французских колониальных особняков, с затейливой ковкой, балюстрадами и дощатыми панелями, и выглядело все именно так, как мне помнилось, вот только чего тут не наблюдалось, так это признаков жизни. Стояла душная ночь, и окна и двери должны были быть открыты настежь, позволяя слышать музыку и смех; не видно ни ярких огней, ни полуобнаженных желтых шлюх, снующих по большому холлу или отдыхающих, подобно избалованным кошечкам, в шезлонгах на веранде, помаргивая в полутьме зелеными глазами. Здесь должны царить танцы и веселье, а подвыпившим денди полагается стремиться к дверям, вожделея томных красоток, и оглашать верхние этажи звуками счастливого разврата. Ничего подобного – тишина. Входная дверь заперта, и хотя из-за закрытых ставень кое-где пробивался свет, становилось ясно – если тут и размещается по-прежнему бордель, то его, видимо, арендовала «Организация Надежды» [23] .

23

Английское общество трезвости, основанное в 1847 г.

Вопреки духоте ночи, я поежился. Темный сад показался вдруг мрачным и исполненным угрозы. Со стороны соседнего дома за деревьями летели звуки музыки, стучали колеса подъезжающих к воротам экипажей, над моей головой выводили унылые трели ночные птахи; я слышал скрип в своих коленках, когда присел и, почесывая свежезалеченную пулевую рану в ягодице, пытался понять, что же здесь не так. Может, Сьюзи переехала? Ледяной страх сковал мне сердце, поскольку другой надежды у меня не было.

– О Боже! – вполголоса протянул я. – Она должна быть тут!

– Кто? – раздался прямо под ухом у меня вопрос, и железная рука ухватила меня за шею.

Раззявив в крайнем ужасе рот, я обнаружил прямо перед собой искаженное яростью бородатое лицо Джона Черити Спринга.

– Заткни свою пасть, или я сам заткну ее навеки! – прошипел он. – Говори: что это за дом и зачем ты сюда забрался? Живо, и не шуми!

Последнее было излишним: я был перепуган так, что не только кричать, но и говорить не мог. Он с рыком встряхнул меня, я же тем временем пришел к ужасному умозаключению, что ему, похоже, удалось выследить меня, незаметно следуя за мной по пятам. Страшно было представить, как крался этот маньяк, наблюдая за каждым моим движением, но еще страшнее обнаружить его здесь. Бесцветные глаза капитана пристально оглядывали сад и дом. Зная его нрав, я хриплым шепотом изложил все без утайки.

– Дом… принадлежит моему… другу. Э-э… подруге. Из Англии. Но я не знаю… дома ли она сейчас.

– Так давай выясним, – говорит он. – На нее можно положиться?

– Не… не знаю. Она… приютила меня здесь однажды…

– Она что, шлюха?

– Нет… То есть да – она владелица этого заведения. Или была таковой.

– Сводня, значит? – осклабился он. – Конечно, где же ты еще мог прятаться, как не в борделе. Plura faciunt homines e consuetudine, quam e ratione [24] , мерзкий развратник. Теперь слушай сюда: по твоей милости я попал в переплет; могу я отсидеться тут, пока все не уляжется? Я спрашиваю твоего мнения, а не разрешения, черт возьми!

24

«Люди чаще действуют, исходя из привычек, нежели из рассудка» (лат.). – Примеч. Дж. М. Ф.

Я ответил честно:

– Не знаю. Боже, вы ведь убили человека, она может не …

– Самозащита! – буркнул он. – Но не спорю, новоорлеанское правосудие может посмотреть на это с менее просвещенной точки зрения. А эта… эта проститутка… Она, по твоим словам, англичанка? Добронравная? Терпимая? С умом?

– Ну… ну да, славная… – Я пытался подобрать слова, чтобы описать Сьюзи. – Она из кокни, публичная женщина, но…

– Конечно, раз она впустила тебя, – говорит этот заклинатель. – И нам не остается ничего иного, как попытать счастья. Значит так, – и железная хватка сдавила мою шею еще сильнее, – распахни уши: если я пойду ко дну, то и ты вместе со мной, сечешь? Лучше этой ведьме приютить нас, ибо в противном случае… – Спринг встряхнул меня, рыча, словно мастиф. – Ты уж убеди ее и помни, что сказал Сенека: «Qui timide rogat, docet negare».

– Чё?

– Иисусе, да Арнольд тебя совсем ничему не научил? Кто просит робко – получает отказ. Шагом марш, ать-два!

Стуча в парадную дверь, я, стоя рядом с капитаном, начищавшим рукавом шляпу, дивился про себя: много найдется еще бедолаг, которым чокнутый профессор преподает посреди ночи у ворот публичного дома латынь, или я такой один? Потом дверь открылась и наружу высунулась голова пожилого негра-привратника. Я спросил хозяйку.

– Миз Уиллинк, масса? Ах, простите, масса. Миз Уиллинк уезжать.

– Ее нет здесь?

– О нет, масса, она здесь, но вот-вот уезжать. Наше заведение, масса, закрываться. Насовсем. Но если вы заходить в соседний дом, к миз Риверс, она обслужить жантельменов…

Спринг оттеснил меня.

– Иди и скажи своей хозяйке, что два английских джентльмена желают видеть ее по безотлагательному делу, – чертовски официозным тоном заявляет он. – Передай наши извинения за вторжение в такой неурочный час.

Черномазый затопал по лестнице, а Спринг поворачивается ко мне и говорит:

– Раз уж ты в моей компании, так изволь следить за своими манерами.

Я в изумлении оглядывался вокруг. В просторном холле все было укрыто чехлами от пыли, горой высились чемоданы, оклеенные ярлычками, как для далекого путешествия – походило на то, что отсюда съезжают насовсем. Тут с лестницы донесся озадаченный женский голос и показался ниггер-дворецкий в сопровождении так хорошо знакомой мне пышной фигуры, облаченной в роскошное шелковое платье.

Как обычно, она была наряжена не хуже маркизы Помпадур: крашеные хной волосы уложены в высокой прическе, обрамляющей миловидное полное личико, бриллианты горят в ушах, на запястьях и роскошной груди, о которой у меня сохранились такие нежные воспоминания. Даже в моем растрепанном состоянии чувств я с трудом заставил себя отвести взор от колыхающихся полушарий, пока она, покачиваясь – как правило, к вечеру в ней оказывалась пара пинт портвейна, – спускалась по ступенькам. Шла она медленно и величаво, словно герцогиня, пытаясь разглядеть нас в полутьме холла; потом с губ ее сорвался неожиданный крик: «Бичемп!» – и Сьюзи, ласточкой перелетев последние порожки, устремилась к нам, раскрасневшись от радости.

– Бичемп! Ты вернулся! Ну и дела! Где же ты был, негодник? Дай-ка разглядеть тебя!

На миг я растерялся, но потом вспомнил, что ей я известен под именем Бичемпа Миллуорда Комбера. Бог знает сколько имен сменил я тут, в Америке: Арнольд, Прескотт, Фиц-там-такой-или-этакий. Но она хотя бы рада мне – сияет, как медный грош, и простирает руки; полагаю, мне было не миновать объятий, если бы присутствие Спринга, склонившегося в чопорном поясном поклоне, со шляпой, прижатой к животу, не пробудило в ней скромности.

– Сьюзи, – начинаю я, – это… э-э… мой друг, капитан Джон Черити Спринг.

– Ах, право слово, – говорит она и улыбается ему; и разрази меня гром, если он не ухватил ее за руку и не припал к ней.

– Почту за честь познакомиться с вами, мэм, – заявляет. – Ваш покорный слуга.

– С ума сойти! – говорит Сьюзи, окидывая капитана взглядом. – Радость просто невероятная, не сомневаюсь. Ах, брось, Бичемп – неужто ты думаешь, я с тобой тут политесы разводить буду? Иди сюда, давай поцелуемся!

Так я и поступил, и был обмусолен по первому разряду, каковую картину Спринг наблюдал, растянув губы в некоем подобии снисходительной улыбки.

– Так где же ты был? Я-то думала, ты давно уже в Англии, и сама туда собиралась! Но идемте же, и расскажи скорее, что привело тебя назад. Ох, меня едва удар не хватил, когда увидела тебя вот так, внезапно!

И тут она в нерешительности замирает, радость в ее прекрасных зеленых глазах потухает, и они начинают стремительно перебегать с одного из нас на другого. Сьюзи была женщиной мягкой, в том, что касалось мужчин, но далеко не дура, а кроме того, имела такой нюх на обман, что любой сыщик ей мог позавидовать.