Флейта Аарона. Рассказы

Остальные присутствующие добродушно смеялись этой выходке, развалясь в креслах и потягивая из рюмок крепкое кюрассо, жуя сандвичи или попыхивая папиросой. Один Аарон Сиссон сидел выпрямившись и с недоумением наблюдая происходящее. Джозефина украдкой следила за ним, а ее остроконечный язычок то и дело взволнованно пробегал по ее крупным губам.

— А я не сомневаюсь в том, что никому до этого нет дела! — сказала она. — Пожалуйста, Джим, перестаньте дурачиться, иначе все уйдут отсюда!

Джим поглядел на нее сузившимися от гнева глазами. Самый голос ее стал ненавистен ему. Она выдержала его долгий взгляд и вызывающе спокойно затянулась папироской. Роберт следил за ними обоими.

Не докурив папиросу и бросив ее в пепельницу, Джозефина обратилась к Аарону:

— Лучше расскажите нам что-нибудь о себе, мистер Сиссон, — сказала она. — Нравится ли вам Лондон?

— Я люблю Лондон, — ответил Аарон.

Последовал ряд обычных вопросов: — Где живете? — В Блумсбери. — Много ли у вас знакомых? — Никого, кроме одного музыканта в оркестре. — Как удалось получить место? — Через театрального агента. И т. д., и т. п.

— Чего вы ждете от движения среди шахтеров? — спросил Джим, давая новое направление разговору.

— Я? — удивился Сиссон. — Я ничего не жду от него.

— Полагаете ли вы, что они восстанут против правительства?

— С какой целью?

— Ради национализации промышленности.

— Когда-нибудь, вероятно, это произойдет.

— А выйдут ли они сражаться на улицах?

— Сражаться?

— Да.

Аарон спокойно улыбнулся.

— А ради чего стали бы они сражаться? — скептически спросил он.

— Как ради чего? Разве им не из-за чего бороться? — вскипела Джозефина. — Разве прочный мир, свобода и победа над этим насквозь прогнившим общественным строем не стоят того, чтобы сражаться ради них?

Аарон тихо посмеивался, качая головой.

— Вам не следовало бы спрашивать меня об этом, — ответил он с горечью. — Я только что ушел от них, потому что они занимаются только парламентским крючкотворством.

— Но будут же они действовать? — все тем же тоном продолжала Джозефина.

— Действовать? — переспросил Аарон. — Что вы называете «действовать»?

— Опрокинуть правительство и взять управление страной в свои руки.

— Когда-нибудь это, может быть, и случится, — холодно ответил Аарон.

— Я только и жду, чтобы они выступили, — с жаром говорила Джозефина. — Надеюсь, устроят же они когда-нибудь кровавую революцию.

Все с удивлением взглянули на нее. Ее темные брови насупились. В своем черно-серебряном платье она могла показаться настоящим воплощением грядущих социальных потрясений.

— Почему же непременно кровавую? — спросил Роберт.

— Да, кровавую! Я не верю в бескровные революции, — уверенно сказала Джозефина. — С каким восторгом я бы ее встретила! Я сама пошла бы впереди с красным флагом.

— Это было бы безумством, — сказала Тэнни.

— Мне хотелось бы увидеть настоящий уличный бой, — с загоревшимися глазами подхватила Джозефина.

— Однако, — остановил ее Роберт, разве вам не кажется, что мы досыта нагляделись таких вещей во время войны? И разве мы не убедились, что это занятие глупое и ни к чему не приводит?

— Да, но гражданская война — это совсем другое дело. Мне не доставило бы никакого удовольствия драться с немцами. А гражданская война совсем не то!

— Джозефина права, — высказал свое мнение Джим.

— Как вы не понимаете, — вскипела Джозефина. — В гражданской войне вы чувствуете, по крайней мере, что делаете дело.

— То есть расстреливаете и разрушаете дома? — иронически спросил Лилли.

— Да! — приняла его вызов Джозефина.

— Правильно! — произнес вдруг Аарон, резко двинувшись на своем стуле.

Лилли переглянулся с ним взглядом взаимного понимания.

— Так вот, — сказала Тэнни, — не сегодня завтра и должна наступить очистительная буря!

— Да, — протянула Кларисса. — Я тоже сторонница бури. Я тоже стою за разрушение. Только я желаю иметь центральное отопление и хорошего повара.

Все засмеялись. Джим налил себе стакан виски и кивнул головой Сиссону.

— За ваше здоровье! Выпьете со мной?

Аарон отрицательно качнул головой. Джим не неволил его. Он не прочь был поберечь вино для себя.

— Скажите, верите ли вы в любовь? — спросил он Аарона, садясь рядом с ним.

— Любовь? — недоуменно переспросил Аарон. — Не знаю, что сказать вам об этом.

— Это жизнь! — торжественно продекламировал Джим. — Любовь — это жизнь!

— А по-моему это такой же порок, как пьянство, — ответил Лилли.

— Порок? Это смотря по человеку, голубчик. Для меня это жизнь, жизнь! Разве вы не согласны? — с любезной улыбкой обратился Джим к Клариссе.

— О, да! Совершенно согласна, — небрежно протянула та.

— В таком случае позвольте записать, — издевался Лилли. Он отыскал синий карандаш и крупными печатными буквами стал выводить на белом мраморе камина:

Любовь — это жизнь.

Джулия вскочила, увидев эту надпись, и протянула вперед руки, словно защищаясь от нее.

— О, я ненавижу любовь, — возбужденно закричала она. — Ненавижу!

— А мне думается, что это болезнь, — задумчиво произнесла Джозефина. — Может быть, все мы больны, потому и не умеем любить.

— Вам бы следовало, сударыня, произвести новый опыт, — оборвал ее Джим. — Я знаю, что такое любовь. Я размышлял об этом. Любовь есть цветение души.

— Запишите, — повторил Лилли.

И на мраморной облицовке камина появилась вторая строчка:

Любовь есть цветение души

Джим взглянул на надпись.

— Правильно. Вы пишете без ошибок, Лилли!.. Итак, продолжаем. Когда любишь — душа цветет. А если душа не цветет, она увядает.

— От любви расцветает душа, — с напускной торжественностью произнес Лилли, — а цветение души порождает революции!

— Браво, Лилли! — согласился Джим. — Вы вдруг прозрели и попали в точку.

— Значит, можно записать и увековечить?

И Лилли вывел на мраморе:

Цветение души порождает революции