Флейта Аарона. Рассказы

— Так почему бы не согласиться на это, не примириться с этим? — сказал Лилли.

— Потому что я не могу. Не могу. Хотел бы, но не могу. Городское мещанство, буржуазия — те могут. Да. Только они одни. Буржуа, лавочники — они умеют служить своим женам, и жены любят их. Их жены дебелы и счастливы, они холят своих мужей и всегда им изменяют. Таковы буржуазные женщины. В каждой из них сидит кусочек Мадам Бовари. Буржуазный муж покладист. Он — лошадь, а она — кучер. По первому ее кличу он подставляет голову под хомут. И оба довольны. Они это могут. Но я — слуга покорный! — и маленький итальянец гневно топнул ногой.

— Вы правы, мой мальчик, — сказал Аргайл. — Женщины взяли верх над нами, и мы, как извозчичьи лошади, привыкли бежать, когда они крикнут: «пошел». Я испытал все это на собственной шкуре. Но я порвал вожжи и разбил нашу брачную упряжку.

— Но разве нельзя установить в браке равновесия двух воль? — спросил Лилли.

— Голубчик мой, ведь равновесие по законам физики заключается в том, что когда одна сторона поднимается, другая опускается вниз. Одна сторона дает, другая принимает — вот единственное правильное соотношение в любви. В наше время женщина стала активной стороной. В этом, увы, не может быть сомнения. Она ведет, мужчина следует за ней. Вот как обстоит дело. Мужчина идет на поводу. Достойное для него положение! — ответил Аргайл.

— Но почему бы мужчине не принять этого положения вещей? — возразил Лилли. — Ведь наука находит такой порядок естественным во всей живой природе.

— К черту науку! — закричал Аргайл. — Ни один мужчина с каплей здравого смысла и чувства своего достоинства не захочет подчиниться этому.

— Да! Да! Да! — закричал итальянец.

— Так, каков же ваш вывод, господа? — спросил Аарон.

— Погодите, — перебил его Аргайл. — Скажите сперва, похоже ли, по-вашему, на действительность то, что говорит маркиз? Ведь вы женаты. Ваш личный опыт подтверждает это или противоречит этому?

— А ваш? — ответил Лилли вопросом.

— Мой опыт совершенно совпадает с тем, что рассказывает маркиз, — ответил Аарон. — Совершенно. До последней черты.

— И мой был, к сожалению, чересчур похож на это, — с гримасой сказал Аргайл.

— А ваш, Лилли? — с какой-то тревогой спросил маркиз.

— Да, не слишком разнится от вашего, — неохотно ответил тот.

— Ага! — воскликнул Дель-Торре, вскочив так, словно он неожиданно нашел что-то.

— Что же должен, по-вашему, делать мужчина? — обратился Аарон к Лилли.

— Я ничего не собираюсь делать. Я просто не отвечаю на посвист, когда меня вздумают так позвать. Задайте лучше этот вопрос Дель-Торре.

— Не знаю, что делать, — отвечал тот. — Знаю только, что это должно измениться. Мужчина должен стать зовущим, а женщина — отвечающей.

— Фью! Этого никогда больше не будет, — сказал Аарон.

— Пожалуй, что и не будет, — мрачно согласился итальянец. — Теперь происходит вот что: обжегшись несколько раз, мужчина ищет такую подругу, которая стала бы отвечать ему, а не только тащить на привязи своей страшной сексуальной воли. Он ищет юную девушку, невинную, еще неопытную, ничего не знающую, и думает, что такая не возьмет над ним верх. Он думает, что будет обладать ею, а не она им, потому что она юна. Но его ждет разочарование. Потому что теперь годовалое дитя если оно — девочка, уже обладает в зачатке всеми свойствами сорокалетней женщины, и в ней уже заложена воля к подчинению себе мужчины.

— Ужасная вещь — современная женщина, — заявил Аргайл.

— И ужасно, что мужчина не может перестать любить свою жену даже тогда, когда становится невыносимо ее любить, — сказал маркиз.

— Бывает, что он бросает ее, как сделал Аарон, — заметил Лилли.

— И тогда кидается искать себе другую, — возразил маркиз.

— Всегда ли? — усомнился Лилли. — Разве вы ищете женщину, Аарон?

— Я не хочу ее искать, — ответил Аарон. — Но я знаю, что не могу существовать так, один во всей вселенной, ощущая пустоту вокруг себя. Это можно выносить день или год, но это не может длиться всю жизнь.

— Разве человек не способен быть одиноким, до последнего предела замкнутым в самом себе? — задумчиво произнес Лилли.

— Это — бессмысленное требование, — возмутился Аргайл.

— Вы хотите уподобить нас Симеону Столпнику, одиноко высящемуся на своем столпе.

— Я не имею в виду брать пример с Симеона Столпника. Я спрашиваю только: разве нельзя жить со своей женой и любить ее, иметь детей — и все-таки чувствовать себя одиноким, знать, что в глубине глубин ты один, — и радоваться этому? Ведь по существу человек одинок в мире, навеки одинок. Такова его сокровенная природа. Связанность с другим существом — вещь вторичная и более поверхностная, — ответил Лилли.

— Можно быть одиноким в чем хотите, — сказал Аргайл, — но только не в любви.

— Нет, именно в любви! Именно в любви, более чем в чем-либо ином.

Этими словами Лилли закончил разговор, так странно начатый маркизом Дель-Торре в маленькой лоджии, высоко над Флоренцией.

XVIII Маркиза

Аарон не забыл о приглашении и явился к Дель-Торре на обед. Но когда в комнату, куда ввел его слуга, вошла хозяйка, он был глубоко поражен. Он почти не узнал ее. Она показалась ему похожей на дьяволицу со своей низко спущенной на брови прической и во всем блеске современной жестокой женской элегантности. На ней было чудесное платье из тонкого вельвета глубокого синего цвета, с перевязью из золотистого газа вокруг бедер. Покрой платья был подчеркнуто современным. Оно оставляло открытым значительную часть ног, спину, грудь и прекрасные белые руки от самых плеч. Вокруг шеи поблескивало ожерелье из темно-синих сапфиров. Губы были вызывающе красны, а брови откровенно подчеркнуты гримировальным карандашом. Ее вид одновременно испугал и восхитил его. Она села против него, и ее точеные ноги в золотистой паутине тончайших чулок волнующе засверкали своей полуобнаженностью. Взгляд Аарона невольно приковался к ним.

Снисходительная улыбка маркизы указывала на то, что она заметила произведенное ею впечатление.

— Вы не забыли, надеюсь, принести свою флейту? — произнесла она своим однозвучным, печально-спокойным голосом.

— Да, она со мной.

— После обеда я, может быть, решусь петь, если вы согласитесь аккомпанировать мне. Хотите?

— Я думал, вы не любите петь с аккомпанементом.

— Я имею в виду не аккомпанемент, в прямом смысле слова, а исполнение мелодии голосом в унисон с флейтой. Не знаю, как это выйдет. Хотите попробовать?

— Попробуем.

Вошел Манфреди. Он и дома был в военной форме. Протянув обе руки гостю, он приветливо воскликнул:

— Здравствуйте! Как я рад вас видеть! Надеюсь, все у вас благополучно?

— Да, благодарю вас, — ответил Аарон, с недоумением подметив на красивом лице маленького маркиза какую-то странную улыбку.

— Где вы были вчера? — спросил Манфреди.

— Я был в Уффици.

— В Уффици! Какие картины смотрели?

— Мы были вдвоем с Деккером. Мы бегло осмотрели все.

— А что произвело на вас наибольшее впечатление?

— У меня перед глазами до сих пор стоит Венера Ботичелли. Венера на раковине. Она прекрасна. Легко представить себе женщину гораздо более совершенного сложения. Но мне понравилось ее тело и пронизанный солнцем морской воздух, словно просвечивающий сквозь него.

— По-моему, у нее такое выражение, точно она хочет показаться невиннее, чем она есть, — сказала маркиза. — Согласны ли вы с общим мнением, что главную прелесть Ботичеллиевой Венеры составляют стыдливость и невинность?