Флибустьер. Магриб («Ворон»)

Абдалла забормотал на турецком, а Боб и Брюс переглянулись и одновременно кивнули.

– Твоя воля, капитан. Может, и правда нам зачтется, – произнес Кук. – Ну, дом и жизнь ты ему подарил, но добычу-то мы вынесем?

– Разумеется. Что наше, то наше.

Мурад, выслушав Абдаллу, всполошился, упал на колени, начал бить земные поклоны и горестно вопить.

– За жизн очен благодарен, – пояснил Абдалла, – а дом боится взят в падарок. Говорит, Караман придти и зарэзат.

– Скажи, чтобы из-за этого не беспокоился. Караман долго не проживет.

С этими словами Серов покинул дом и вместе с семью своими спутниками вышел за ворота усадьбы. Время двигалось к полудню, но яркое весеннее солнце застилали дымы от пылающих строений и пыль, поднятая взрывами – минеры Марка Антония катили бочки с порохом к стенам касбы, методично уничтожая укрепления. Над сотнями мертвецов, валявшихся по обе стороны дороги, уже трудились вороны. Зрелище было жутким, но Серов, поглощенный своими мыслями, не видел страшных безглазых лиц.

Он очнулся, когда они подошли к ялику. Его фрегат застыл в двухстах ярдах от берега, и к нему, а также к другим судам флотилии, тянулись караваны груженых шлюпок. К борту «Ворона» пришвартовался «Дятел», и плотники обоих кораблей под бдительным оком мастера Бонса заменяли на шебеке обгоревшие реи и поврежденный фальшборт. Рядом чинилась орденская галера – там накладывали пластырь на основательную пробоину под гребной палубой. На водной поверхности плавали, догорая и чадя, обломки пиратских шебек, среди которых попадались трупы и всякая малоценка, не привлекшая внимания победителей – пустые бочки и корзины, корабельная мебель и прочий хлам.

Из разбитых городских ворот, обращенных к морю, тянулись запряженные мулами и ослами повозки. Добыча была богатой: множество изделий из серебра, от массивных тазов и кувшинов до тарелок, кубков и подсвечников, ларцы с украшениями местной и европейской работы, сундучки, полные монет всех народов и стран, турецкий шелк [90] и английская шерсть, жемчуг и слоновая кость, страусиные перья, дорогое оружие, богатые одежды… На причале, где все это добро грузилось в лодки, возвышался стол из драгоценного черного дерева, за которым шустро скрипели перьями четыре орденских писца, фиксируя взятую добычу. Трудились они под диктовку Сэмсона Тегга и командора Зондадари, лично проверявших груз каждой повозки.

90

Шелк в Турции производился с XVI века. Коконы тутового шелкопряда, тайком вывезенные из Китая, неплохо прижились в теплом и влажном средиземноморском климате. Турецкий шелк уступал качеством китайскому, зато стоил дешевле.

Гребцы расселись по местам. Хрипатый занял место у руля и спросил:

– Плывем на «Воррон», капитан?

– Нет. Идем к «Стрижу».

Боцман с пониманием ухмыльнулся.

– Хрр… Хочешь должок отдать?

– Не без того, Боб.

Весла зачерпнули воду. Пока плыли на «Стриж», под лопасти попадались то обгорелые деревяшки, то распухший труп, обративший к небу незрячие глаза. Над водой тянуло едким запахом дыма.

«Стриж» был почти пустым, его команда грабила город, и на борту остались только стражи, восемь корсаров и капитан Клод де Морней. Он редко съезжал на берег – похоже, стеснялся своего уродства, отрезанного носа, отрубленных пальцев и головы, с которой кожу сдирали полосками вместе с волосами. Происходил де Морней из небогатого рода дворян из Бретани и дослужился до первого помощника на военном французском бриге, а потом, в несчастный день, попал в лапы Эль-Хаджи. Выкупа ждал четыре года, а чтобы поторопить его бретонских родичей, Эль-Хаджи рубил де Морнею пальцы, резал нос и драл кожу с черепа. Возвращаться домой в таком жутковатом виде бретонцу никак не улыбалось, зато для карьеры пирата внешность у него была самая подходящая.

– Клод! – окликнул его Серов. – Для тебя хорошая новость: Эль-Хаджи – твой.

По лицу де Морнея промелькнула плотоядная улыбка.

– Да сгноит Господь его душу! Могу заняться им сейчас, сэр?

– Займешься ближе к вечеру, когда выйдем в море. Сейчас с тобой восемь человек, а счет к Хаджи есть у каждого в твоей команде. Не стоит обижать людей.

– Это верно, – согласился бретонец. – Ну, обещаю, что быстро он не умрет!

– На твое усмотрение, – сказал Серов и распорядился править к «Ворону».

В четыре часа пополудни к фрегату причалила шлюпка командора Зондадари. Выглядел он довольным, но утомленным – сказывались бессонная ночь в седле, атака на крепость и пересчет захваченных богатств.

– Думаю, Тегг, ваш офицер, справится без меня, – сказал Серову Марк Антоний, поднявшись на палубу. – Я слышал, что вашей супруги здесь не оказалось? – Андрей молча кивнул. – Мои сожаления, маркиз… Но в остальном… в остальном!.. Хвала Господу, мы наконец-то уничтожили это осиное гнездо! Не навсегда, разумеется, но лет на пять– шесть. Орден вам обязан!

– Не желаете ли отобедать со мной, командор? – спросил Серов, глядя на шлюпки, что все еще тянулись к кораблям. – Кроличье рагу, сыр, фрукты, а к ним – херес и бургундское… Стол накрыт в кают-компании, на палубе шумновато.

Было не только шумновато, но и тесно – полсотни корсаров под командой ван Мандера принимали груз, спуская его в трюмы фрегата. Скрип талей, грохот сундуков и звон серебряной посуды перекрывали ругань и проклятия, временами по палубным доскам катился кубок или рассыпалась горсть монет.

– Отобедать не откажусь, – произнес командор. – Бог дарует хлеб насущный тем, кто трудится. А кто особенно усерден, получает рагу, фрукты и херес.

Он бросил взгляд на разгромленный город и направился вслед за Серовым в кают-компанию.

Рагу из кролика относилось к числу национальных мальтийских блюд – эти шустрые зверьки в изобилии водились на островке Комино, на радость охотникам и гурманам. В Ла-Валетте Серов нанял кока-мальтийца, некоего Рикардо Чампи, который в совершенстве готовил рагу, спагетти, бэббуш и канноли. Обглодав пару кроличьих лапок и запив мясо хересом, Марк Антоний порозовел и заметно расслабился. Ему было за пятьдесят, и в восемнадцатом веке этот возраст считался весьма почтенным – особенно для воина, таскавшего рыцарский доспех всю ночь и половину дня.

– У вас отличный повар, маркиз! – Командор отхлебнул глоток вина. – Скажу не таясь: в моих годах человеку нужны пища и отдых хотя бы единожды в день. Лет двадцать назад я мог не слезать с седла от рассвета до заката, а потом отплясывать на балу… Но – увы! – эти дни миновали! Как говорится, singula de nobis anni praedantur euntes… [91]

– Не сомневаюсь, мессир, что вы и сейчас могли бы станцевать тарантеллу, [92] – сказал Серов.

91

Singula de nobis anni praedantur euntes – годы идут, похищая у нас одно за другим (лат.).

92

Тарантелла – быстрый зажигательный итальянский танец.

– Нет, мой друг, менуэт, [93] только менуэт, да и его – с Божьей помощью! – Командор рассмеялся, потом его лицо стало серьезным. – Кстати, ваше предвидение оправдалось – на Джербе было известно о нападении. Мои люди схватили в касбе одного из пиратских главарей…

– Случайно не Сулеймана Аджлаха? – спросил Серов, насторожившись.

– Нет. Его звали… звали… кажется, Гассан Бекташи – конечно, турок. Я велел его пытать, а затем – повесить. Так вот, этот Гассан признался, что еще месяц назад ему и другим реисам пришло послание, и говорилось в нем, что капитан Сирулла – ведь так вас прозвали в этих водах?.. – непременно нападет на Джербу. И знаете, кто отправил это письмо?

93

Менуэт – французский танец, исполняемый в медленном и плавном ритме.

– Не знаю, но думаю, что какой-то лазутчик из сарацин, обосновавшихся на Мальте.

– Вот тут вы ошиблись, маркиз! Письмо пришло не с Мальты, а с Сардинии, из Кальяри. Отослано неким Вальжаном, марсельским купцом… Нашим единоверцем, мессир! Этот купец – личность известная, и обещаю, что мы им займемся. Воистину падение нравов в наши времена достойно горечи и порицания!

То ли еще будет, подумал Серов, вспоминая змеиный взгляд мсье Вальжана. Страсть к богатству ходит рука об руку с предательством, и в будущих веках это станет аксиомой. Чем больше золота у людей, тем меньше в душах понятий о чести и благородстве, долге и верности…