Флибустьер. Магриб («Ворон»)

Серов дал команду отступать, и отряд двинулся в глубь теснины, петляя среди огромных, покрытых влагой валунов. Дорога была тяжелая: слева, закручивая струи бешеными водоворотами, грохотала река, справа на тысячу футов поднимался вертикальный склон, кое-где рассеченный трещинами. В воздухе, затрудняя дыхание, висел водяной пар, ноги скользили по мокрым камням, мулы (их осталось двое) ревели, протискиваясь в узкие проходы между гранитных глыб, и иногда сверху срывался увесистый камень, с громким плеском падая в воду. Абдалла, однако, шел уверенно, пояснив на своем пиджин-инглише, что большому отряду тут придется еще тяжелее, и значит, у беглецов появится выигрыш во времени.

Какой-то выигрыш был всегда, ибо после схватки турки и магрибцы пару часов отдыхали, ели, молились и хоронили убитых. Но рано или поздно Серов различал за спиной лай собак, топот, крики, лязг оружия и не сомневался, что услышит это снова. После каждой стычки его отряд уходил изнуренный сражением, тогда как противник, располагавший сотнями бойцов, мог послать вдогонку свежие силы. При всей выносливости корсаров этот многодневный марафон уже наложил отпечаток на их лица: глаза запали, губы обветрились, щеки ввалились, а у Морти и Фореста, и без того тощих, под кожей проступили ребра.

Догонят опять, думал Серов, посматривая на мулов с пустыми корзинами и мешками. Догонят, а пороха – полфунта на нос! До Ла-Каля же еще идти и идти – миль семьдесят, если верить Абдалле. Семьдесят миль, а больше двенадцати в день по этим горам не сделаешь… Шесть суток идти, и в каждый час могут нагнать и навязать сражение… Псами что ли заняться, устроить засаду и перестрелять проклятых… Без собак след потеряют, особенно если бросить мулов и затаиться где-нибудь в щели…

Он вдруг ощутил безмерную усталость. Странное, непривычное Серову чувство; не было ни страха, ни отчаяния, ни даже физического утомления – тяготила ответственность. Не только за дюжину корсаров, что шли с ним сейчас, но и за всех людей на «Вороне», «Дятле», «Стриже» и «Дрозде», за тех, кто приплыл с ним из Вест-Индии, и тех, кто поднялся на палубы его кораблей, сбив рабские оковы. Что будет с ними? Он мечтал увести их на север, и там, в воспрянувшей от сна России, их разбойное прошлое было бы предано забвению, и каждый, кто пожелает, стал бы новым человеком, честным моряком. А без него останутся они ворами и бандитами, головорезами и душегубами… И Шейла, Шейла Джин Амалия, и их дитя! Что будет с ними, если он погибнет?

Тягостные раздумья! Сам того не понимая, Серов вступал в период возмужания, в новую жизненную фазу, которой достигает не всякий человек, а лишь готовый поднять и тащить ношу многих. Такими людьми были вожди и полководцы, великие пророки и правители и множество людей помельче, ибо каждому доставался свой груз: кто отвечал за сотни судеб, кто – за тысячи и миллионы. Ноши разные, душевные муки и тревоги одинаковы…

Теснина сделалась шире и распалась на три ущелья, подобных отпечатку трехпалой драконьей лапы. Более крупный каньон сворачивал вместе с уэдом на северо-восток, и здесь река струилась спокойнее, без рева и грохота, а вдоль ее берега шла тропинка, явно натоптанная людьми. Два других ущелья были сухими, более узкими и дикими; среднее тянулось к востоку, а крайнее шло южнее и резко поднималось вверх. Абдалла без колебаний направился в средний каньон, но Серов окликнул его и велел остановиться.

– Надо поразмыслить. Сейчас, – он прищурился на солнце, – пятый час или около того. Думаю, вечером нас не потревожат, но завтра… Завтра снова сядут на хвост.

– Что с того, капитан? – буркнул Форест. – Сунутся, так снова пустим кровь.

– Прах и пепел! Перебьем гадов! – поддержал его Морти.

Начался галдеж, но боцман и Брюс Кук, бывшие поумнее прочих, хранили мрачное молчание. Наконец Боб прохрипел:

– Порроху мало… Так, капитан?

– Так.

– И что ты прредлагаешь?

Серов пожал плечами.

– Есть разные планы. Можно залезть на склон, дождаться сарацинов и сверху отстрелять собак, а заодно и турецких старшин. Можно проникнуть ночью в лагерь и поискать там порох и еду. Можно опять свернуть к побережью, пощупать, что там творится… Но все это – дела рисковые. Можно оставить ложный след – пройти в среднее ущелье, потом обмотать ноги травой, вернуться и двигаться по воде на северо-восток. Для этого мне надо знать, куда ведут эти теснины. – Он сделал паузу, затем спросил: – Что скажешь, Абдалла?

– Эта, – мавр ткнул пальцем в южный каньон, – идти чэтыре мили, пят, шест и далше – тупик. Будэм… как это по-англиски?.. да, попаст в капкан. Срэдная дорога лутшэ – идэт на гору, гдэ можна поднатся. К ночи будэм на пэревал. А та, гдэ уэд, опасна. Там кабил, балшое сэление.

– Селение… кабилы… – в задумчивости повторил Серов. – Ты уверен, Абдалла?

– Когда быт молодой, я ходит по этот горы от Сиди-Ифни [117] до Тунис. Мой памят хороший.

– Значит, там деревня кабилов… – Серов повернулся лицом к потоку. – Не попросить ли у них помощи?

117

Сиди-Ифни – город на юго-западе марокканского побережья.

– Они чужих не любят, – напомнил Мартин.

– У нас есть золото. Мы можем заплатить, если нас приютят в селении. Можем купить еду и порох.

Деласкес покачал головой.

– Сожалею, дон капитан, но кабилы не торгуют ни пищей, ни своим гостеприимством, а пороха у них и вовсе нет. Что до золота, то они добывают его силой, отбирая у купцов и путников. Нам повезло, что мы с ними не столкнулись.

– Мы встретили мальчишку-пастуха.

– Он был шауия, мой господин. Это племя более мирное, а кабилы воиственны, жестоки и коварны.

Серов кивнул, не сводя взгляд с ущелья с уэдом. Потом сказал:

– Ты, Мартин, и ты, Абдалла, не раз говорили мне, что магрибцы не любят турок, а берберские племена питают ненависть к тем и другим. Если кабилы столь воинственны, не могли бы мы натравить их на людей Карамана? Мы дважды проходили мимо их деревень, и нас встречали камнями и стрелами. Но за нами той же дорогой шли турки и магрибцы! Мы бились с ними, и, быть может, кто-то из местных следил за этими сражениями. Во всяком случае, они слышали выстрелы и грохот взрывов.

– Слышали… Ну и что? – спросил Брюс Кук.

– Они же не идиоты. Легко понять, что мы отличаемся от турок и магрибцев. Мы их враги.

– Рразррази меня грром! Ты можешь говоррить яснее, капитан?

– Враг моего врага – мой друг, – пояснил Серов и бросил взгляд на мавра. – Скажи, Абдалла, быстро ли разносятся вести в этих горах? – Он кивнул в сторону потока. – Знают ли про нас в этом селении?

– Да, дон капитан. Мне знакомы главный тропы, но есть другой, тайный, свой у каждый плэмени. Новост здэс лэтит как птица.

– Если так, идем туда, – Серов решительно кивнул в сторону ущелья с рекой. – Далеко ли это селение?

– Солнцэ будэт спускатся к гора, пока дойдем.

– Значит, впереди вечер и вся ночь. За это время я успею придумать какую-нибудь провокацию.

– Прр… Хрр… Это что такое, капитан? – поинтересовался Хрипатый.

– Способ стравить кабилов с турками и магрибцами. Ну, парни, вперед! В дорогу!

Повернув в каньон с уэдом, они шли до вечера. Ущелье и текущая в нем река постепенно делались шире, скальные стены уже не выглядели такими отвесными и недоступными, и, вглядываясь в них, Серов замечал то темный зев пещеры, то намек на тропинку, то нависший над пропастью карниз. У подножия гор росла трава и неизменные сосны, но ближе к вечеру появились оливы, дикие или окультуренные, сказать было трудно – во всяком случае, ухоженными они не выглядели. Затем на горных склонах возникло нечто похожее на поля – крохотные клочки земли, засаженные какой-то зеленью. То был уже явный признак обитаемых мест, как и стены из дикого камня, предохранявшие почву от сползания в ущелье. К полям тянулись довольно широкие тропы, и по одной из них, на высоте двух сотен футов, брели, под присмотром мальчишки, четыре козы. Завидев вооруженных людей, пастушонок заторопился, бросил свое маленькое стадо и исчез за скалами.