Флинн при исполнении
Шрифт:
— Ешь, — Флинн отодвинул миску, стоявшую перед Коки, и выложил ему на тарелку пару яиц. — Осознай наконец, чем пожертвовали для тебя курочки! Своим потомством!
— В данный момент меня больше беспокоит мое состояние, — сказал Коки.
— К слову, о Клиффорде. К числу женщин, с коими женатый Хаттенбах делился жаром своих чресел, принадлежит и незамужняя сестра Клиффорда Дженни. Сам он твердит, что сей факт ничуть не оскорбляет его чувств. Но брат есть брат. И все братья — люди разные.
— А что мог иметь Клиффорд против Лодердейла?
— Не знаю. Он, насколько я понимаю, дружил с Эшли и являлся одним из инвесторов, вложивших деньги
— Ничего себе! Не компания, а какой-то клубок змей! — С этими словами Коки брезгливо отодвинул от себя тарелку с яйцами.
— Яйца здесь совершенно ни при чем, Коки. Так что выбрось эти мысли о змеях и прочих ползучих гадах из головы и ешь! Не думай больше о змеях!
Коки поднялся со стула и заковылял к шахматной доске.
— Нет, наиболее вероятный кандидат все же Эшли, — продолжал размышлять вслух Флинн. — Клиффорд утверждает, что Хаттенбах без всякого предупреждения взял да изъял вложенные им средства с банковских счетов фирмы Эшли, причем выбрал для этого самый неподходящий момент. Ну чем не мотив для убийства? К тому же в недрах этого курятника, называемого клубом, разрабатывается реорганизация «Эшли комфорт инкорпорейтед». И Лодердейл очень старался — подозреваю, небезуспешно — выжить Эшли из бизнеса. Тоже мотив для убийства.
— А Уэлер? — спросил Коки. — Он вроде бы человек со стороны. И не член клуба.
— Он человек, который все обо всех знает. Все связи, все ходы и выходы. Он один из главных душеприказчиков Рутледжа. Именно он, как я понимаю, заправляет всей его финансовой и деловой империей. И как знать, в какие игры при этом играет…
Коки двинул по доске какую-то фигуру.
А затем вернулся к столу, сел и заметил:
— Кстати, и Д'Эзопо тоже вроде бы посторонний. Не член.
— А что, тоже мысль! — сказал Флинн и выпил первую чашку чаю. — Вообще, это, конечно, нечто! Представь, комиссар полиции Бостона вдруг оказывается убийцей! Вдруг выясняется, что это он, взяв в сообщники Тейлора, организовал убийство Лодердейла. Еще один чужак… Стоит раскрутить такое дельце, и тебе вряд ли будет когда светить полная пенсия, Коки! О, кстати, вспомнил! Надо позвонить Гроуверу. Узнать, проверил ли он ту машину.
— Доброе утро, Гроувер. Рад, что застал тебя на работе в понедельник утром.
Перед тем как набрать номер, Флинн взглянул на шахматную доску и отметил, что Коки пошел ферзем на el.
Ответом Гроувера было какое-то невнятное хмыканье.
— Ну, как продвигается дело Хирама Голдберга?
— Потратил целую уйму времени. Несколько часов.
— Сочувствую.
— А это означает, что я не получу майку члена лиги!
— Что у тебя, маек, что ли, нет?
— Майки члена лиги — нет, инспектор.
— О, понимаю.
— И сами знаете, как на это смотрит комиссар.
— Последний раз, когда его видел, он был весь в поту и страшно нервничал.
— Что?..
— Так как же посмотрит на это комиссар?
— Я имел в виду комиссара Д'Эзопо.
— Это я понимаю.
— Просто вы его плохо знаете, Френк.
— По всей видимости, действительно не очень хорошо.
— А его от вас просто воротит, как и всех остальных нормальных полицейских. Профессионалов, настоящих сыщиков. Он, как и все, считает вас чокнутым, вот!
Прямо так и говорит, этими самыми словами. Сам слышал, на пикнике в День труда. [15]15
Праздник отмечается в США в первый понедельник сентября.
— Я там не был.
— Ну, ясно, не были. Наверное, вас просто не пригласили, вот и все.
— Наверное.
— Потому что вы — не наш человек, Френк!
— Слава Всевышнему за это.
— Потому что никто никогда не понимает, что это вы такое городите. Мало того, что не понимает, к тому ж еще просто не слышит. Все время бубните себе под нос. А если кто и слышит, так не понимает. Все эти ваши дурацкие шуточки и намеки…
— Гроувер…
— Ну вот, пожалуйста! Почему это вы все время называете меня Гроувером, а? Мое имя — Ричард Томас Уилен. И друзья зовут меня Диком.
— Замечательно. Очень выразительно.
— И вы не поднимались по служебной лестнице, как все остальные нормальные люди! И комиссар никогда бы вас не повысил! Он вообще не желает иметь с вами никаких дел.
— Чем меньше, тем лучше.
Гроувер недоуменно умолк.
— Что значит лучше?
— Знаешь, Гроувер, ты последний на свете человек, с которым охота говорить в тяжелый день, понедельник. К тому же еще с утра.
— Короче, если бы вы знали нашего комиссара лучше, то давно бы поняли, что нет для него ничего важнее, чем братская солидарность всех офицеров полиции!
— Ну, нет. Есть кое что еще поважнее. В данный момент.
— А что? Что именно?
— Стремление выбраться из зыбучих песков.
— Что это вы, черт возьми, городите? — Похоже, Гроувер разозлился уже не на шутку. — Вот всегда вы так, инспектор! Вечно говорите какими-то загадками, чтоб ни один нормальный человек не понял! И лично я не вижу тут ничего смешного!
— Ты лучше расскажи мне о комиссаре… Дик, вроде бы так тебя теперь прикажете назвать?
— Комиссар очень положительно относится к таким вещам, как лига по игре в боулинг. Говорит, это помогает укрепить между полицейскими чувство локтя. Даже один раз сам приехал и играл с нами. Вы-то никогда не приедете!
— Боюсь, что нет, Гроувер. Грохот раздражает. Стоять на дорожке с шаром… это все равно что дирижировать оркестром из грома и молний.
— Чего? О чем это вы, инспектор? Дирижировать громом?
— Именно, Гроувер. Громом и грозой не дирижируют.
— Ну неужели не надоело говорить загадками, черт побери! Да вы тут нас всех с ума сведете, инспектор! Я вам втолковываю о комиссаре, а вы — о каких-то громах и грозах!
— Обычно они формируются во впадинах.
— Чего?..
— В низинах, Гроувер!
— Прощайте, инспектор!
— Нет, погоди, Гроувер. Сперва скажи мне, кто сбил Хирама Голдберга, ехавшего на велосипеде.
Гроувер испустил долгий тяжкий вздох.
— Ну, съездил я на Фэарвью, 212…
— Все-таки съездил?
— В дом Уилларда Мэтсона, владельца той машины, что угнали в субботу вечером. А потом, в воскресенье, нашли неподалеку от дома этого самого Мэтсона.
Гроувер умолк, ожидая реакции. Флинн бросил в трубку:
— Ну и?..
— Ну и прождал несколько часов, потому как этот Мэтсон вернулся домой только в начале десятого. Точнее, в девять двадцать. Они с женой ездили в больницу, навещать ребенка.