Flutter. Круто, блин. Хроники одного тренинга

— Например?

— Например, у Андрея Сахарова жизненный принцип был — честность. А цель я не знаю. Может быть, творение и созидание? Он же все изобретал, вплоть до водородной бомбы. У матери Терезы — милосердие, а цель, наверное, облегчить страдания людей. У Шумахера, наверное, целеустремленность какая-нибудь в принципах. А миссия — быть победителем. Ну предположительно. И так далее.

— Философ мой, — вздыхает Артем. — Пойдем спать. Про это все разговор будет на тренинге?

— Не на первом, конечно, но будет.

Мы едем спать, и я долго лежу, не могу уснуть, слушаю дыхание Артема и все думаю, думаю обо всем на свете. А потом все равно мои мысли уезжают в сторону Игры и игроков. Вернется ли Саша домой? Что будет с Анжелой и ее ребенком. А с Соней? Откроет ли Маша свою бензоколонку? Когда Симуля наконец встретит своего МММ? Что они напишут на своих футболках? А может, мне позвонить Сашиной жене? А что, конструктивная мысль. Хоть разведаю, действительно ли она закрыла для себя возможности создания с Сашей новых отношений или просто в ней сейчас говорит обида, с которой можно справиться. В конце концов, она первая мне позвонила, значит, я имею право вмешаться. К тому же это мой мир, вспоминаю я надпись на футболке.

Я долго не сплю, и мне становится беспокойно. Почему по ночам так часто бывает страшно, грустно или тоскливо? Мы так зависим от солнца, что ли?

Я тихонько встаю и ухожу в другую комнату. Сделаю-ка я новую медитацию. Практики помогают мне стать радостно-спокойной.

Моя новая практика называется «Внутренняя улыбка». Все очень просто: нужно, перемещая свой внутренний взор сверху вниз, благодарить каждый свой внутренний орган и улыбаться ему внутренней и внешней улыбкой.

Я включаю музыку и начинаю. Через макушку я попадаю внутрь себя. Конечно же, первое, что я вижу, — это мозг. Большой, изрезанный извилинами, вызывая мое почтение, он лежит, заполняя собой практически все пространство черепа. Он весьма серьезен, даже суров, и я слегка робею перед ним.

— Привет, — неуверенно улыбаясь, говорю я своему мозгу.

— Привет-привет, коли не шутишь, — ворчит старикан в ответ, и я понимаю, что он бесконечно добр и мудр.

И тогда я, улыбаясь уже широко и радостно, говорю:

— Спасибо, что ты есть у меня.

— На здоровье, — улыбается он в ответ, словно в усы. Усову него, конечно, нет, но ощущение такое складывается.

Мне хочется с ним побеседовать, но медитация предполагает только улыбку и благодарность, поэтому я машу ему рукой и скатываюсь вниз, мимо глаз, нёба, попадаю в горло и натыкаюсь на двух разбитных сестричек, сидящих по обе стороны, нахально сложив нога на ногу в мягких тапках в форме ушастой собаки. Гланды. Мои гланды. Так вот они какие.

— Куда торопимся? — ехидно спрашивает меня одна из них. Я вспоминаю свои бесконечные детские ангины и чувствую себя немного виноватой за боль, которую я им причиняла.

— Привет, — отвечаю я немногословно. И конечно, улыбаюсь.

— Привет, коли не шутишь, — отвечает одна гланда, и я понимаю, что они на меня не сердятся.

— Спасибо вам.

— Пожалуйста, — смеются сестрички и машут мне тоненькими ручками.

Я качусь дальше вниз и встречаю его — сердце. Это оно причиняло мне столько боли всю мою жизнь. Это его я рвала на кусочки день за днем многие годы. Я смотрю на него, и у меня щемит. Щемит его, мое сердце. Мое родное, чудесное, терпеливое, нежное.

Мне хочется плакать от любви и благодарности, и я улыбаюсь со слезами на глазах.

— Прости меня, — говорю я не по правилам медитации.

— Конечно, — говорит мое сердце. Темно-красное, опутанное веревками сосудов, оно лежит как незыблемая глыба, очень мощное, но одновременно маленькое, мягкое и необыкновенно трогательное. В нем сила и мудрость. И я понимаю в этот момент, что оно давно уже мудрее меня. Это я там, снаружи, все мечусь, терзаюсь, все решаю — прощать, не прощать, любить, ненавидеть? Оно, мое сердце, давно уже простило всех и все. Оно слишком много страдало, для того чтобы не стать милосердным. Оно наконец стало старым и спокойным.

— Спасибо, — от души говорю я своему сердцу.

— Пожалуйста, — улыбается оно мне улыбкой старца, все видящего и понимающего, и я чувствую себя несмышленым ребенком. Мне становится намного легче. На нем, на сердце.

Я оглядываюсь по сторонам и вижу два серебристых, блестящих баллона — мои легкие. Они и правда легкие. И веселые.

— Привет, — говорю я и получаю в ответ струю ветра, обогащенную кислородом. У меня кружится голова, я радостно смеюсь и слышу, как легкие почти беззвучно, но крайне энергично смеются вместе со мной, с легким шипением выпуская в кровяную систему молекулы кислорода.

— Привет, — шипящим голосом хором отвечают мне мои легкие.

— Спасибо вам!

— Обращайся.

И я вновь скатываюсь вниз, к желудку.

— Здравствуйте, — говорю я ему почтительно.

— Привет, — отвечает мне желудок.

— Как вы?

— Слушай, ты там ешь поменьше, а то я не успеваю переваривать все, что ты закидываешь круглые сутки безостановочно.

— Да я в ресторане работаю.

— Догадываюсь.

— Я постараюсь. Спасибо вам, — я улыбаюсь ему.

— Пожалуйста, — улыбается в ответ желудок.

Что происходит? Ни один мой орган на меня не сердится! И это невзирая на то, что я относилась к ним всю свою жизнь совершенно безответственно и по-раздолбайски. Я не занималась спортом, ела что попало, болела, курила, пила всякую дрянь, нервничала и совершенно не думала о них, моих органах, беспрекословно и терпеливо перерабатывавших всю эту гадость в энергию, столь нужную мне для жизни.

Удивительно.

Я поворачиваю влево и встречаю селезенку. Депо крови. — Держись, — говорю я ей, маленькой, шустрой и веселой.

— Ноу проблем! — жизнерадостно отвечает мне моя селезенка.

— Спасибо тебе, — улыбаюсь я и подвигаюсь к спине, чтобы увидеть мои почки.

Две лоханочки лениво лежат на бочках. Ба, да кажется, они философы. Вообще, парным органам, похоже, повеселее живется. Есть с кем поговорить на равных, пожаловаться. Кто поймет тебя, как не твой брат?