Фокер

Ни гуси, ни котенок его больше не интересовали. Ему исполнилось восемь месяцев, но у него уже был вид взрослой собаки. После охоты он возвращался с налитыми кровью глазами, с распухшей от лая глоткой. Вены вздувались, и морда казалась старой и усталой. Он похудел и стал задумчивым.

Даже улица больше не манила его. По-другому он стал относиться и к Куцару. Фокер полюбил его и не боялся, как раньше. Он слушался и выполнял его приказания не только потому, что тот мог его наказать, но и потому, что в их отношениях появилось что-то товарищеское. Охота связывала их, как тайна, в которую никто, кроме них, в семье не был посвящен.

Запах хозяина заставлял Фокера дружелюбно вилять хвостом. Пес различал этот запах среди всех остальных. Потеряв Куцара из виду, он находил его по следу и с жалобным визгом бросался к нему. Однажды, когда Фокер так увлекся гоном, что не хотел возвращаться, хотя уже стемнело, Куцар пошел домой один.

С белого, при слабом лунном свете, шоссе Куцар слышал, как лай Фокера затихает в темных уснувших лесах. Время от времени останавливаясь, он трубил в охотничий рог, но Фокер не обращал на это внимания. Лай его, как вздох, то замирал где-то в долине, то раздавался на озаренной луной вершине одного из холмов.

Только когда Куцар выстрелил, Фокер понял, что хозяин уходит. Он подолгу выл на полянах, по которым Куцар проходил днем, пока не отыскал его след. А когда догнал на шоссе, то от радости прыгнул ему на грудь. С этого осеннего вечера он еще сильнее привязался к Куцару.

Постепенно Фокер познал многое в чудесном лесном мире. Он изучил тропинки, по которым зайцы пробегали ночью, ложбинки, где они прятались. Но ему не приходилось пока видеть зверей из больших лесов, что были далеко от города. Туда Куцар до сих пор его не водил. Он не представлял себе, что кроме зайцев и белок, в чащах по склонам ущелья водятся косули, барсуки, дикие кошки, серые лисицы.

4

Прошел первый осенний дождь, и опять установилась хорошая погода. Снова наступили теплые ясные дни. Белесое небо спустилось ниже. Городок замер. Окрестные холмы словно бы приблизились к нему. Желтели леса, на пустынных дорогах пахло пылью и навозом. Река стала прозрачной, и все вокруг точно затаилось. По утрам ложился иней. В полдень солнце припекало, но земля не согревалась, и в тени по-прежнему было прохладно.

Двор Куцара стал еще грязнее: опавшие листья шелковицы, выросшая за лето вонючая свинья, гусиный помет и бесчисленные блохи.

Теперь Куцар ходил на охоту только по воскресеньям и в праздники. Он отправлялся в рощицы неподалеку от города или на виноградники, где зайца легко было отыскать и загнать. Но когда мех у лисиц стал пушистым, они с Козлевым отправились на охоту в ущелье.

Впервые Фокер очутился в огромном мрачном лесу по обеим сторонам ущелья, на дне которого шумела река. Липы с большими, кривыми дуплами желтели среди можжевельника и бука. Огненно-красные осины горели на фоне всего великолепия пестрых красок. Тишиной и покоем веяло от тонувших в тени сырых долин. Громадные камни под скалами поросли мхом. Рухнувшие от старости деревья лежали среди палой листвы. Каждый звук, каждый шаг далеко разносились в глубоком лесном молчании, где журчание родничка было пронзительным, как плач младенца. То тут, то там дорогу преграждали усеянные ягодами заросли кизила, ежевика обвивалась вокруг шиповника и других кустов. Синеватые скалы нависали над обрывами, как руины, кое-где из расщелин поднимался изогнутый ствол горной сосны.

Фокер растерялся, но Султанка, которая не раз бывала здесь, как обычно, зорко присматривалась ко всему вокруг.

Козлев и Куцар ступали тихо, лишь изредка обменивались двумя-тремя словами, да и то шепотом.

Они прошли поляну, и Козлев повел Фокера с Султанкой по тропинке. По ней они спустились вниз к подножью скал, где лес был более редкий и высокий. Там он отвязал Фокера, потом Султанку.

Фокер начал испуганно озираться, но Козлев сделал ободряющий знак и заставил его пойти вслед за Султанкой.

Скалы нависали над тропинкой, она становилась все уже и вскоре совсем затерялась среди каменных глыб.

Султанка устремилась к лесосеке, залитой утренним солнцем. Иней здесь уже растаял, и земля была мокрой.

Они с Фокером, махая хвостом, шумно возились в кустах. Султанка посвистывала носом. Она все чаще останавливалась и поднимала голову. Фокер уловил сильный кислый запах.

Впереди что-то зашелестело. Султанка бросилась на шорох. Лай ее мгновенно разнесся по всему ущелью и заглушил однообразный рев реки, которая пенилась внизу, вдоль белой ленты шоссе. В спокойной и чистой тишине утра голос ее зазвенел ясным звоном серебряного колокольчика.

Фокер хрипло вторил Султанке. Долины наполнились страстным радостным лаем, слившимся в громкий переливчатый гул.

Никогда Фокер не видел Султанку такой разгоряченной. Она лаяла злобно, словно говорила: «Буду гнать тебя, пока не загоню до смерти». Его охватило такое же остервенение. Неприятный запах приводил его в ярость. Не просто возбуждал, как запах зайца, но наполнял такой ненавистью, что шерсть дыбом встала у него на спине.

Пробежавшись раза три-четыре вдоль скал, они пересекли лесосеку, где крутилась лисица, и очутились у обрыва. Здесь Султанка на мгновенье остановилась и стремглав бросилась вверх по склону. Фокер остался один. Продолжая лаять, он добежал до покрытой лишайником скалы и только тогда понял, что шел по следу в обратную сторону.

В эту минуту грохот выстрела словно рассек долину. За первым грянул второй выстрел, и ущелье огласилось ружейным треском.

Фокер побежал туда, где раздавались выстрелы. Послышался голос Козлева, кричавшего:

— Султанка, ко мне! Ко мне!

Приседая на бегу, Фокер налетел на Козлева.

У самых его ног лежала убитая лисица…

5

В конце зимы Султанка умерла, и Козлев купил рыжего лохматого пса, которого Фокер невзлюбил. Он был злой, постоянно задирался, и Куцар перестал ходить на охоту с Кошевым. Впрочем, теперь Фокер мог обходиться без чьей-либо помощи. Он знал все места в лесах ущелья, где водились лисы и лесные зайцы с курчавой шерстью на спине. К полутора годам его голос приобрел особый баритональный тембр, которого не было ни у одной собаки в городе, а своей выносливостью, чутьем и упорством он удивлял всех.

Фокер привык к большим компаниям охотников, отправлявшихся каждое воскресенье на охоту, к лаю собак, выстрелам, виду убитого зверя, и стал уверенным и смелым. Он прекрасно понимал, что значит этот грохот, и с громким лаем бежал на выстрелы. Своими крепкими челюстями он прикончил многих смертельно раненных животных, которые корчились у него на глазах.

На охоте он перезнакомился со всеми городскими гончими. Летом, когда охотиться запрещалось, он убегал из дома и вместе с одной старой сучкой и ее щенком целыми днями пропадал на виноградниках. Куцар слышал его лай, но напрасно поздним вечером ходил звать его домой. Когда Фокер, мокрый от росы и голодный, наконец возвращался, он бил его и на несколько дней сажал на цепь, чтобы отучить от привычки охотиться без хозяина. Тогда к их воротам приходила сучка со щенком. Они скреблись в ворота, скулили, звали Фокера до тех пор, пока один из сыновей Куцара не прогонял их.

Среди охотничьих собак в городе было много таких, с которыми Фокер не раз дрался, но, напав на след лисицы или косули, он забывал о неприязни и гнал зверя вместе с ними. Вместе с ними он забирался и в норы барсуков, откуда вылезал с порванными ушами, помутневшим взглядом и пеной на губах.

Зимой он тонул в сугробах, цеплялся сточенными когтями за выступы скал, карабкаясь по крутой тропинке, и его лай оглашал глухое холодное безмолвие утопавших в снегу лесов.

Он мог охотиться по восемь часов подряд, и если за это время зверь не падал, то гон продолжался до ночи. Ничто не могло заставить его бросить след — ни выстрелы, ни окрики. От непрерывного лая и бега голос его становился хриплым, глаза мутными, взгляд безумным. Он не чувствовал ни голода, ни усталости, был глух и слеп ко всему на свете, ничто не волновало его, он испытывал только одно желание — преследовать зверя.