Фолкнер

Это видно хотя бы по отношению Фолкнера к войне. Роман "Солдатская награда", безусловно, роман антивоенный. В нем есть отрицание войны как бессмысленной бойни, но война здесь воспринимается скорее как некий рок, жестокая насмешка судьбы, а не как преступление против человечества. Поэтому в романе нет и той страсти осуждения, того проклятия войне, которыми пылали романы тех, кто побывал на войне, кто на собственной шкуре испытал все это, — Хемингуэя, Ремарка, Олдингтона. Для Фолкнера это был больной вопрос — личное участие в войне. Отвечая на вопросы студентов в японском университете Нагано, он говорил: "Война, конечно, такая вещь, которая должна произвести впечатление на всякое сознание. Но я не уверен, что это необычное впечатление. Я не думаю, что оно во многом отличается от того, что я мог получить иным путем… Я предпочитаю думать, что в этом нет ничего необычного, что я все равно стал бы более или менее тем, кем я стал, вне зависимости от того, был я на войне или нет, хотя я этого не знаю". Нельзя не признать, что в этом самооправдании ощущается сознание некоторой своей ущербности.

Однако, если рассматривать "Солдатскую награду" как первый шаг на долгом и трудном пути к вершине, то нельзя не видеть и бесспорные достоинства этого романа, не видеть тех зерен, которые впоследствии прорастут и дадут могучую поросль. В романе уже чувствуется сильная рука художника-реалиста, которой еще мешают чужеродные влияния, подражательство, но которая уже умеет выписать характер, сделать его живым и убедительным, таким, как любил говорить Фолкнер, чтобы он отбрасывал тень.

Сравнивая роман "Солдатская награда" с лучшими его произведениями, можно проследить, как молодой и неопытный еще писатель ищет свои приемы, свои формы повествования. Здесь уже появляется сочетание трагического с комическим и даже фарсовым началом, появляется если еще не внутренний монолог в полном смысле этого слова, то внутренние реплики, оттеняющие поступки или слова героев или контрастирующие с ними.

Вся работа над романом заняла два месяца. 25 мая 1925 года "Солдатская награда" была закончена.

"Я не видел Андерсона некоторое время, — вспоминал Фолкнер, — пока не встретил на улице миссис Андерсон. Она спросила, что со мной случилось, почему они меня так давно не видят. Я ответил, что пишу книгу. Тогда она поинтересовалась, хочу ли я, чтобы Шервуд прочитал ее. Я тогда не думал давать ее кому-нибудь читать, мне просто самому было интересно писать. Через некоторое время опять ее встретил, и она сообщила, что рассказала Шервуду о моем романе, на что он заметил, что готов заключить со мной сделку: если я не буду просить его прочитать книгу, он попросит своего издателя принять ее. Я ответил: договорились. И вот таким образом моя первая книга оказалась опубликованной, и к этому времени я понял, что писать — это очень увлекательное занятие, что это дело по мне, и с тех пор этим занимаюсь и, видимо, буду заниматься до конца своих дней".

Андерсон сдержал обещание и написал своему издателю Хорэсу Ливрайту, одному из хозяев издательской фирмы "Бони и Ливрайт", письмо с просьбой познакомиться с романом молодого писателя и отнестись к нему благожелательно.

Забегая вперед, следует отметить, что дружеские отношения Фолкнера с Шервудом Андерсоном, так удачно сложившиеся в этот первый приезд Фолкнера в Новый Орлеан, в последующие годы постепенно слабели и в конце концов оборвались.

Поводом для окончательного разрыва послужила шутка, которую Фолкнер позволил себе в конце 1926 года вместе с Биллом Спратлингом. Тогда в продаже появилась книга карикатур художника Мигуэля Коваррубиаса на популярных людей Америки под названием "Принц Уэльский и другие знаменитые американцы". Фолкнер с Биллом Спратлингом решили по этому образцу создать свою книгу карикатур на известных представителей литературных и художнических кружков Нового Орлеана. Они и посвятили свою книгу "Всем искусным и мастеровитым людям Французского квартала". В ней были карикатуры на Шервуда Андерсона, Джона Макклюра, Рорка Брадфорда и многих других писателей и художников. Завершалась книга шутливым рисунком, на котором были изображены сами авторы книги — Спратлинг и Фолкнер, сидящие за столом, заваленным бумагами, среди бумаг возвышались бутылки с виски. Над ними висел плакат с надписью "Да здравствует искусство!", а под стулом, на котором сидел Фолкнер, стояли еще три бутылки с виски. Книгу они назвали "Шервуд Андерсон и другие знаменитые креолы".

Фолкнер написал к этой книге шутливое предисловие, в котором пародировал стиль Шервуда Андерсона. В этой пародии не было ничего злого — это была просто шутка. Но Шервуд Андерсон не любил, когда на него сочиняют пародии, тем более молодые писатели, которым он помогал. В том же году вышла книга Хемингуэя "Вешние воды", которая представляла собой едкую пародию на Андерсона. То была не шутка, а декларация творческой независимости Хемингуэя от Шервуда Андерсона, которому Хемингуэй был многим обязан и под чьим безусловным влиянием он начинал свою литературную карьеру. У Шервуда Андерсона были основания обижаться, и он действительно обиделся.

Фолкнер всегда помнил о помощи, которую оказал ему Шервуд Андерсон, и в знак благодарности посвятил ему в 1929 году свой третий роман «Сарторис». Посвящение гласило: "Шервуду Андерсону, благодаря доброте которого меня впервые опубликовали, с надеждой, что эта книга не заставит его жалеть об этом".

Вообще Фолкнер не раз подчеркивал, скольким он обязан Андерсону. Уже на склоне лет, будучи писателем с мировой славой, Фолкнер, выступая в 1955 году перед студентами японского университета Нагано, говорил: "Я считаю, что он был отцом всех моих произведений, произведений Хемингуэя, Фицджеральда, всех нас — все мы выросли под его влиянием. Он показал нам путь, потому что до этого времени американский писатель был европейцем, он оглядывался через Атлантику на Англию, на Францию, и только во время Андерсона появился американец, который прежде всего был американцем. Он жил в центральной части долины Миссисипи и описывал то, что нашел там".

Фолкнер высоко ценил и человеческие качества Шервуда Андерсона. В том же университете Нагано он говорил о Шервуде: "Он был одним из самых прекрасных, самых милых людей, каких я только знал".

Но при этом Фолкнер, взыскательный художник, не мог не определить и объективного места Андерсона как писателя. "Он был, — сказал Фолкнер, — гораздо лучше, чем все, что он когда-либо написал. Я имею в виду, что он был одной из тех трагических фигур, у которых есть только одна книга — у него это была книга "Уайнсбург, Огайо".

Но все это случилось позже, а пока что в начале лета 1925 года Фолкнер с законченной рукописью вернулся в Оксфорд. Секретарша Фила Стоуна тут же взялась за перепечатку романа.

В Оксфорде Фолкнер опять встретил Эстелл. Она со своими детьми — дочерью Викторией, которую все с легкой руки няни-китаянки называли Чо-Чо, и сыном Малькольмом — гостила у родителей. Ее разлуки с мужем становились все продолжительнее. По мере того как Корнелл Франклин процветал в Шанхае, он все более увлекался светской жизнью местной белой колонии, играл по-крупному в карты, пользовался большим успехом у женщин. Семья ему явно мешала.

Эта ситуация пугала Фила Стоуна. Он боялся, что Эстелл может отвлечь Уильяма и повредить его литературной карьере, которая как будто начала выстраиваться. И он уговорил Фолкнера уехать к семье своего брата в городок Паскагулу на берегу Мексиканского залива.

Месяц в Паскагуле был приятным и беззаботным. Молодежь устраивала прогулки на парусных лодках, подолгу плавали, лежали на берегу, болтали. Билл Фолкнер был весел и оживлен, с удовольствием принимал участие во всех развлечениях. Быть может, этому способствовало присутствие здесь Элен Бэрд, молодой хорошенькой художницы, с которой он был знаком по Новому Орлеану. Она ему нравилась, и он проводил с ней много времени.

Потом Фолкнер вернулся в Оксфорд, отправил перепечатанную рукопись романа в издательство "Бонн и Ливрайт" и уехал в Новый Орлеан. Им опять завладела идея поездки в Европу. Нашелся попутчик: Билл Спратлинг уезжал в Италию по заданию архитектурного журнала. Фолкнер отказался от мысли устроиться матросом на судно, уходящее в Европу, купил билет, и 7 июля 1925 года они с Биллом Спратлингом отплыли в Европу на пароходе "Вест Айвис".

Это не было похоже на отъезд, скажем, Хемингуэя, который тем самым сознательно открывал новую страницу своей жизни. Фолкнер не собирался оставаться в Европе. И тем не менее этот отъезд совпал с некоторой переоценкой им своих жизненных планов, которые давно уже были неразрывно связаны с планами литературными.

В один из первых дней их плавания Спратлинг рано утром увидел, как Фолкнер поднялся на палубу с большой пачкой исписанных листков и стал методично рвать их и выбрасывать за борт. Это были стихи. Как говорил потом сам Фолкнер, одна из его обязанностей на "Вест Айвис" (опять эта страсть к мистификации — у него на судне никаких обязанностей не было) заключалась в выбрасывании мусора за борт. Выбросив свои стихи, утверждал он, "я почувствовал себя очищенным".

Стихи он и потом продолжал время от времени писать, но эти дни на борту "Вест Айвис" были, по-видимому, переломными: он решил впредь писать прозу. Впоследствии Фолкнер рассказывал: "Я хотел стать поэтом и очень скоро понял, что хорошим поэтом мне не быть. Тогда я и попробовал свои силы в другом деле, с которым могу справиться несколько лучше. Я смотрю на себя как на неудавшегося поэта".