Фолкнер

Гэвин Стивенс развивает идеи «особости» Юга. "Мы единственный народ в Соединенных Штатах, — утверждает Стивенс, — который представляет собой нечто однородное… Мы защищаем, в сущности, не нашу политику или наши убеждения и даже не наш образ жизни, а просто нашу целостность, защищаем ее от федерального правительства… Очень немногие из нас понимают, что только из целостности и вырастает в народе или для народа нечто, имеющее длительную, непреходящую ценность, — литература, искусство, наука и тот минимум администрирования и полиции, который, собственно, и означает свободу и независимость, и самое ценное — национальный характер… Вот почему мы должны противиться Северу".

Гэвин Стивенс признает, что негр свободный человек, который должен обладать всеми человеческими правами в этой стране. Но вот путь к обеспечению этой свободы представляется Стивенсу несколько своеобразно: "Вот это мы, в сущности, защищаем: право самим предоставить ему свободу, мы должны взять это на себя по той причине, что никто другой не может этого сделать, ибо вот уже скоро сто лет, как Север сделал такую попытку и вот уже на протяжении семидесяти пяти лет признает, что у него это не вышло. Итак, это предстоит сделать нам… Но это будет не во вторник на этой неделе. А вот северяне считают, что это можно сделать принудительно даже и в понедельник — просто принять и утвердить такой-то напечатанный параграф закона".

Говоря о негритянском народе, Гэвин Стивенс утверждает: "Мы — он и мы — должны объединиться; мы должны предоставить ему все недоданные экономические, политические и культурные привилегии, на которые он имеет право, в обмен на его способность ждать, терпеть и выдержать. И тогда мы преодолеем все; вместе мы будем владеть Соединенными Штатами, мы будем их оплотом, мало сказать, неуязвимым, но таким, для которого перестанут быть угрозой массы людей, не имеющих между собой ничего общего, кроме бешеной жажды наживы и врожденного страха, оттого что у них нет никакого национального характера, как бы они ни старались скрыть это друг от друга за громкими изъявлениями преданности американскому флагу".

Так в рассуждениях Гэвина Стивенса возникает еще одна тема — тема бездуховности жизни американского народа, тема отрицания существа этого потребительского общества. Человек, утверждает Стивенс, старается быть правым, "когда те, кто использует его для собственного возвеличения и усиления своей власти, оставляют его в покое. Жалость, справедливость, совестливость — ведь это вера в нечто большее, чем в божественность отдельного человека (мы в Америке превратили это в национальный культ утробы, когда человек не чувствует долга перед своей душой, потому что он может обойтись бездуши, перед которой чувствуют долг, вместо этого ему с самого рождения предоставляется неотъемлемое право обзавестись женой, машиной, радиоприемником и выслужить себе пенсию под старость)".

Примечательно, что эту критику американского общества Фолкнер относит главным образом к Северу. Трудно отделаться от впечатления, что, когда Чик Мэллисон думает о Севере как о чужой стране, то в какой-то мере, эмоционально во всяком случае, Фолкнер наделяет его своими собственными ощущениями, — "Север, не просто север, а Север с большой буквы, чужой, запредельный, не географическая местность, а эмоциональное представление, характер, с которым всегда надо быть — он впитал это с молоком матери — настороже, начеку, не бояться нисколько и теперь уже, в сущности, не ненавидеть, а просто иной раз даже скучливо и даже не совсем искренне не подчиняться".

В этом душевном конфликте, раздирающем Чика Мэл-лисона, конфликте между неприятием всего того ненавистного и страшного, с чем он столкнулся на своем родном Юге, и зовом крови, зовом родной земли, нельзя не разглядеть противоречия, мучившие самого Фолкнера. Недаром, когда Фолкнера однажды спросили, любит ли он Юг, писатель ответил: "Я люблю его и ненавижу. Некоторые явления там я вообще не приемлю, но я там родился, там мой дом".

Эта противоречивая формула становится решающей и для его героя, Чика Мэллисона. После того как он готов был отречься от своих сограждан, отмежеваться, проклясть это наследие прошлого, Чик в результате приходит примерно к такой же позиции, какая была сформулирована Фолкнером.

Думая о своих земляках, Чик Мэллисон испытывал "яростное желание, чтобы они были безупречны, потому что они для него свои и он для них свой, эта лютая нетерпимость к чему бы то ни было, хоть на единую кроху, на йоту нарушающему абсолютную безупречность, эта лютая, почти инстинктивная потребность вскочить, броситься, защитить их от кого бы то ни было всегда, всюду, а уж бичевать — так самому, без пощады, потому что они свои, кровные, и он ничего другого не хочет, как стоять с ними непреложно, непоколебимо; пусть срам, если не избежать срама, пусть искупление, а искупление неизбежно, но самое важное — чтобы это было единое, непреложное, неуязвимое, стойкое одно: один народ, одно сердце, одна земля".

Позиция сложная, противоречивая, но в ней, наверное, нужно выделить и подчеркнуть слова о бичевании, о неприятии темных сторон жизни Юга и решимости бороться с ними. Недаром Гэвин Стивенс говорит Чику:

"Есть вещи, которые ты никогда не должен соглашаться терпеть. Вещи, которые ты всегда должен отказываться терпеть. Несправедливость, унижение, бесчестие, позор. Все равно, как бы ты ни был юн или стар. Ни за славу, ни за плату, ни за то, чтобы увидеть свой портрет в газете, ни за текущий счет в банке. Просто не позволять себе их терпеть".

Новый роман писался стремительно — уже в апреле Фолкнер сообщал Хаасу, что высылает рукопись. В издательстве роман приняли восторженно и немедленно запустили в работу.

А сам автор в это время увлекся строительством на озере Сардис вместе со своим другом полковником в отставке Хыо Эвансом большого катера, который они назвали «Минмагари». Душевный и творческий кризис остался позади.

В июле пришло приятное известие — студия «Метро-Голдвин-Майер» купила у издательства "Рэндом хауз" за 50 тысяч долларов право экранизации "Осквернителя праха". 40 тысяч долларов из этой суммы причитались автору. В Роуан-Ок был устроен семейный праздник. Один из знакомых зашел в этот день поздравить Фолкнера с успехом и застал его босым и ужасно веселым. "Человек, которому удалось продать свою книгу Голливуду за 50 тысяч долларов, — гордо заявил Фолкнер, — имеет право выпить и танцевать босиком".

В сентябре "Осквернитель праха" уже продавался в книжных магазинах. Критика не замедлила откликнуться на новую книгу. Правда, на этот раз в романе была затронута столь животрепещущая тема, что отклики прессы больше касались политических проблем, чем литературных достоинств книги. Малькольм Каули в "Ныо рипаблик" высоко оценил роман и писал: "Трагедия интеллигентных южан, вроде Фолкнера, в том, что два их убеждения — в равенство людей и в независимость Юга — вступают теперь в яростное противоречие".

В октябре, когда Фолкнер приезжал в Нью-Йорк, они встретились с Каули, и Фолкнер сказал ему: "Стивенс говорит в романе не от имени автора, а от имени лучших представителей либеральных южан, он выражает их отношение к неграм. Если бы расовые проблемы предоставили решать детям, они были бы очень скоро разрешены".

Между тем консерваторы на Юге, и, в частности, в его родном Миссисипи, обрушились на Фолкнера, обвиняя писателя в пропаганде радикальных взглядов на расовую проблему.

В ноябре 1948 года Фолкнер был избран членом Американской академии искусства и литературы.