Фомка-разбойник (сборник)
Шрифт:
Тут же теснились четыре рыжеватых сивуча.
На воде все еще мелькали тысячи гладких черных голов.
Я с удивлением и тревогой заметил, что они колышутся на месте, не приближаются к берегу. Не видят, не понимают опасности?
Хотелось крикнуть им с берега: «Спасайтесь! Бегите!»
Косатки были совсем близко.
«Котикам уже не спастись», – подумал я.
И тут неожиданно случилось что-то странное: косатки разом остановились, их фронт смешался. Черные треугольники пошли сновать вправо и влево, точно перед ними неожиданно выросла невидимая стеклянная стена, и они
Котики спокойно плавали у берега.
Я вопросительно посмотрел на алеутов. Они улыбались.
– Мель, – сказал старшинка Петр Березин. – Косатки не могут.
Прошло несколько часов.
Косатки по-прежнему держались в море, не приближаясь и не отдаляясь от острова.
Котики лежали на лежбище, плавали у берега.
– Так будет долго, – говорили алеуты. – Косатки не уйдут, будут караулить несколько дней.
Я спокойный человек, но такое положение дел меня возмутило.
Что же, в самом деле, хищники обложили стадо, наши котики должны отсиживаться на лежбище, как в крепости, и будут голодать, пока враг не вздумает снять блокаду? А мы-то на что? Разве не первая наша обязанность охранять стадо от всяких бед и напастей, заботиться о нем?
И я придумал: надо перестрелять из винтовок косаток. С берега далеко – не попадешь, да и котикам беспокойно. Надо с лодки.
– Идем, – сказал я алеутам, – возьмем лодку. У караула есть винтовки, у меня – мой саведж. Мы им покажем.
Алеуты только переглянулись и не тронулись с места.
Как ни убеждал я их, они не соглашались на мой план. Говорили, что с лодки они в косатку стрелять не станут, говорили, если ранишь, разъяришь косатку, крепкое, как ядро, двухсотпудовое тело с разгону с быстротой летящего с высоты камня ударит в борт. Какая лодка выдержит?
Не знаю, станет ли раненая косатка таранить лодку, но знаю, что алеуты не трусы, и никто лучше их, островитян, извечных жителей океана, не знает его опасностей.
Мне пришлось отказаться от моего плана, но в своем докладе правлению я указал на необходимость иметь на Командорах мореходный сильный катер с доброй гарпунной пушкой против косаток.
Бригады алеутов отправились по ухожам для ремонта юрташек. Катер развозит запасы вяленой рыбы по дальним ухожам.
В этом году мы заготовили красной рыбы 40 тысяч штук для себя и 10 тысяч для Медного.
Своей рыбы на Медном мало. Там алеуты заготовляли для себя только мясо упромы-шленных котиков.
Сейчас катер привез плохую весть с дальнего ухожа Бобрового: кто-то чужой побывал в юрташке.
Дверь найдена открытой. В печурке обгорелые поленья, посуда в беспорядке. Это уж не ваньки, а люди, и не наши.
Алеут честен и никогда не трогает чужого. С хозяйством юрташки он хорошо знаком, а эти люди не нашли дымовой трубы, спрятанной, как обычно, между печкой и стеной, пытались так разжечь дрова. Они не догадались вымыть чисто смазанной жиром посуды. Наверно, потому и бросили ее, что на огне от нее пошел ужасный чад, вонь.
Кто эти неизвестные люди? Откуда? Зачем высадились на нашем безлюдном острове?
Ответить нетрудно: ведь в этом месяце
молодых песцов-норников можно ловить голыми руками.Пушистое золото приманивает охотников до легкой наживы.
Ухож Бобровый лежит на южном конце острова. Там легко незаметно высадиться, можно жить много времени и остаться никем не замеченным.
Назначил туда постоянный караул с винтовками.
С Северного лежбища дали знать, что косатки сняли осаду и скрылись с глаз.
Осада длилась пять дней.
21 августа – 20 сентября
Остров Беринга
Недели две я не был на лежбище. Пришел вчера и еле узнал его.
Там нет уже разделения на главное лежбище и площадку холостяков: секачи, холостяки, матки – все смешалось в одно мирное стадо. А черных котиков не узнать: они выросли, превратились в серых и плавают вместе со взрослыми.
Старики и молодые все дальше отплывают от берега. Частенько бывает, наши отправляются в гости на Медный, а медновские гостят у нас. Скоро всем им трогаться в далекий путь. Перед отвалом медновские и наши собьются в одно стадо.
Я долго стоял на вышке и разглядывал котиков в сильный бинокль. Глаза устали. Я положил бинокль и стал глядеть на море. Гладкие черные головы зверей то появлялись, то исчезали в воде.
Вдруг странное зрелище привлекло мое внимание: вдали от берега мчалось что-то длинное, темное. Оно змеей извивалось на поверхности моря и, как иглой, прошивало волны.
Издали это «что-то» очень напоминало спину какого-то быстроходного морского животного, но гигантских размеров: в длину оно было метров тридцать.
Я опять взял бинокль.
Разгадка оказалась проста. То, что невооруженному глазу казалось гигантской спиной, было – как бы это сказать? – было чем-то вроде чехарды или пятнашек.
Молодые котики играли. Длинной вереницей они гнались друг за другом, то выбрасываясь из воды, то ныряя. Их было много, и их спины образовали почти сплошную, быстро двигающуюся ленту.
На обратном пути с лежбища я видал молодых ванек.
Теперь уж их не догонишь: здорово научились бегать.
В селении ждут парохода. Он должен был прийти в августе, но вот уже скоро половина сентября, а парохода нет и нет.
Разом пропала надоедливая мясная муха. Алеуты заканчивают заготовку юколы (вяленой рыбы). Прекратился ход нерки в реке. Но без перерыва пошла другая рыба – кижуч. Он тоже из лососевых, но крупнее, не такой красный, как нерка, и – на мой вкус – гораздо вкуснее ее.
Кижуча заготовляем только для себя, собак им не кормим и песцов не подкармливаем.
У алеутов главная забота сейчас – сенокос.
На острове штук до сорока коров, две козы и одна лошадь, и всем им надо заготовить на зиму сена. Вот свиньи, с теми просто: посадил в шлюпку, отвез в закрытую скалами бухту и пустил гулять на воле. Через скалы им не удрать, а съедобных морских водорослей, морских огурцов, ежей на лайде хватит на целое стадо. Быстро жиреют свиньи на берегу, во всякое время года там для них корм.