Чтение онлайн

ЖАНРЫ

Шрифт:

— В этих кошмарах, — продолжал Макнайт, — доводилось ли вам видеть убийцу — этого фонарщика — до убийства?

— Нет, я просыпалась, как только кто-то набрасывался на людей.

— А полковник Маннок?

— Как только… как только я увидела тело. И услышала хруст, хрустели кости.

Макнайт мрачно кивнул и, повернувшись к Канэвану, прошептал ему словно ассистирующему хирургу:

— Здесь мы наблюдаем суицидальный импульс, свойственный ночным кошмарам. Большинство сновидений еще глубже погружают человека в сон,

чему способствуют даже внешние факторы — такие, например, как шумы. Но ночные кошмары безнадежно разрушительны. Такова сила их презрения к бессознательному, к его носителю и даже к самим себе. — Он снова повернулся к Эвелине: — Могу я спросить, каков был характер ваших снов до этих убийств? Это были кошмары?

— Нет, не кошмары. Это было… ничего.

— Какой-нибудь сюжет?

— Никакого.

— Могу я спросить, что вы там делали?

Этот вопрос, судя по всему, поставил ее в тупик.

— О, меня не было в этих снах.

Макнайт нахмурился:

— Простите. Вы говорите, что вас там не было? В ваших собственных снах?

Она кивнула. Макнайт замолчал, чтобы обдумать услышанное.

— Значит, во сне, когда вы видели, как убивали профессора Смитона, вас не было на Белгрейв-кресит? И вас не было на вокзале Уэверли, когда расправлялись с мистером Эйнсли?

— Меня там не было.

— Даже косвенно? Как стороннего наблюдателя?

— Я все это видела, но не собственными глазами.

— Глазами Бога?

Замечание несколько смутило ее.

— Простите, Эвелина, но я должен понять. Во сне вы видите события, но не участвуете в них?

Она кивнула.

— Например, на вокзале вы видели, как люди разговаривают, покупают билеты, несут багаж. Но не принимали в этом участия?

— Это… это так необычно? — Она искренне недоумевала.

Макнайт затеребил тлеющую трубку. Канэван опять попытался помочь:

— Такие ужасы трудно перенести даже во сне.

— Трудно, — согласилась она.

— Вы никогда не видите себя в снах? — спросил Макнайт.

— Иногда вижу.

— Вот как? И что вы там делаете? Ходите по улицам?

— Да.

— Воображаемым улицам?

— По улицам Эдинбурга.

— Вы видите город собственными глазами?

— Я вижу себя — вижу, как иду по улице.

— Со стороны? Вы видите себя, как вас могли бы видеть другие?

— Да.

— И разговариваете с людьми, например, как сейчас с нами?

— Точно так, как мы говорим сейчас.

— А у вас никогда не было воображаемых снов? Живых снов?

— Мои сны всегда живые, — упрямо сказала она. — Например, на вокзале Уэверли я видела все очень ясно. Испачканные сажей стены, окурки на платформе, трещины в стеклах вокзальных часов… все-все. А бывают сны с более серьезными разговорами и более сложными мыслями, чем в реальной жизни.

— А что с фантазиями? Вы согласны с тем, что в снах все возможно и разум замирает?

— Я уже миновала

этот возраст, — с некоторым презрением сказала Эвелина.

— О? — нахмурился Макнайт. — Вы считаете, что неправдоподобные сны — прерогатива лишь детского воображения?

Она кивнула.

— А полеты воображения? Сочинительский труд? То, чего потом стыдишься?

— С помощью во… воображения можно совсем пропасть и извратиться.

Макнайт заинтересовался:

— Могу я спросить, кто вам это сказал?

Но Эвелину почти возмутило предположение, что она восприняла это убеждение готовым, а не выносила его сама.

— Вы когда-нибудь читали Свифта? — продолжал Макнайт. — Невероятные рассказы Эдгара По или приключенческие романы Дюма? На ваших полках как будто нет таких книг.

— Я знакома с произведениями мсье Дюма, — ответила она. — Я готовилась поступать в женский монастырь Святого Людовика. Некоторые сестры приехали из Франции, и в библиотеке было очень много французских книг.

— И ваше мнение об этих творениях?

— Глупости, — поморщилась она.

Опять вмешался заинтригованный Канэван:

— Вы готовились поступать в монастырь, Эвелина? Но не стали послушницей?

— Я была недостойна.

— Значит, ваша семья была религиозной? Если отправила вас в монастырь?

— Она не отправляла меня туда. Я сама отправила себя.

— Значит, до последнего времени вы были глубоко религиозны?

Она кивнула:

— Вернувшись в Эдинбург, я какое-то время ходила в церковь Святого Патрика.

Канэван тоже кивнул. Возможно, он видел ее там, хотя воспоминания были очень смутными.

— Монахини пытались как-то дисциплинировать ваше воображение? — спросил Макнайт.

— Женщины часто поступают вопреки своей природе, — осторожно сказала она, как будто цитируя какого-то влиятельного мыслителя, — и им же лучше, если за их желаниями будут следить и при необходимости ограничивать.

Макнайт фыркнул.

— Это вам сказали монахини?

— Нет, не монахини.

— А кто?

Она не ответила.

— Вы помните день отъезда из приюта? — спросил Макнайт. — Вас забрала ваша семья?

— Я говорила вам, что не помню этого. — Эвелина заметно напряглась, и Канэван забеспокоился, что профессор с просчитанной безжалостностью снова вступит в чувствительную сферу.

— Могу я спросить, обращались ли с вами в приюте дурно?

Она как-то непонятно покачала головой.

— Вас заставляли что-нибудь делать?

— Я… не совсем понимаю, что вы имеете в виду.

— Чистить дымоходы? Работать на хлопкопрядильной фабрике? Выгребать сточные канавы? Что-нибудь в этом роде?

— Нет.

— Вы помните по тем временам какого-нибудь фонарщика?

— Нет, — сказала она, сцепив пальцы.

— Вы согласны с тем, что в вашей памяти между приютом и Ирландией некоторый провал?

Поделиться с друзьями: