Фонд последней надежды
Шрифт:
«Интересно, сам-то ты хоть один тест сдал?», — злобно подумал Олег.
— Мы вас так ждали, так ждали, как говорится, дорогой вы наш человек! Сам мистер Вертолетти звонил, как говорится… Такая честь, такая честь!
Олег решил перейти к делу:
— Э-э-э, Алабай Мойдодырович, мне кажется…
Корнелия засмеялась, развёртывая «Мишку на севере». Директор обиженно смолк.
Рядом с Олегом соткался из воздуха Артём и ловко подсунул ему визитную карточку.
— Извините, ради бога, Балтабай Модадырович. Я хотел сказать, что я очень рад нашему знакомству. И готов приступить к работе с завтрашнего дня.
— Штурманга, — неприязненно сказал Мойдодыр
Когда Олег прощался, он заметил за директорским креслом несколько повёрнутых затылками гипсовых бюстов — то ли основоположников марксизма-ленинизма, то ли бывших директоров Фонда «Ласт Хоуп».
Глава 3. ЖЖ. Записки записного краеведа. 12 декабря
«…Я испытал острое желание путешествовать. Годы, десятилетия прожив на вечном приколе в порту приписки, я, наконец своими глазами увидел многое из того, о чём раньше только читал. Полуденный жар пиратских островов… Толчея Брайтон Бич… Средневековый шик Тауэра… Тенистые заводи Луары… Плесень, ползущая по каменным лицам индийских многоруких идолов… Каменная кладка Запретного города…
Но я не просто глазел на великолепие мира. Каждое впечатление я скрупулёзно заносил в свой блог, классифицировал, находил ему единственно верное место в своей коллекции, внимательно отслеживая паутинки связей и прихотливые маршруты мыслей. Я не ленился расспрашивать старожилов, нырять за информацией в библиотеки, изучать путеводители, делать фотографии… В один прекрасный день дети придумали название моему занятию. „Понимаете, — говорили они знакомым, — папа увлекся краеведением. Пусть поездит, попутешествует, главное, что мы в состоянии оплатить его милые чудачества!“
Так я и стал записным краеведом…
Где я только ни побывал! Оговорюсь: некоторые путевые этюды получились весьма посредственными, когда впечатления мои не выходили за границы общеизвестного культурного слоя. Иные же, скажу без ложной скромности, вполне могли бы стать украшением какого-нибудь многоцветного издания наподобие „Вокруг света“. Да… Например, невероятно смешной очерк „Два-Куба“. Или лиричная, на пуантах, зарисовка „Бермудский треугольник forever“…
Но сюда, в родной Зоркий, как-то не тянуло. Что-то суеверное было в этом нежелании обернуться, подобно жене Лота, на родные пенаты. И вскоре мне стало казаться, что нежелание это… Скорее, даже страх, да, страх перед прошлым стал превращаться в манию. И тогда я решил дать ему бой. Собрал вещи. Несколько часов перелёта — и вот я уже дышу декабрьским смогом города-миллионника, запертого в каменной чаше гор вместе с полчищами машин, выхлопными газами и мрачными испарениями фабрик и заводов. Ужас эколога.
Встреча с прошлым оказалась вовсе не…»
Свекровь доела кашу, высунула язык и придурковато затрясла головой. Ася убрала тарелку, вытерла старушке подбородок.
Та нежно улыбнулась, показав дорогие протезы:
— Ма-а-а-ма… Пря-я-я…Ни-и-и… Пря-яни…
Влад звякнул ложечкой.
— Ты когда сегодня придешь? Прошу тебя, родная, не задерживайся, — он аккуратно поддёрнул манжеты идеально отглаженной рубашки, схваченные опаловыми запонками.
— Как получится… Ты же знаешь, у нас уйти ровно в шесть — моветон. Никто, конечно, не упрекнёт, но коситься будут. Задолбают, короче, по корпоративной линии.
— Асенька, вслушайся: как ты
говоришь? — засмеялся Влад, промокая губы белоснежной салфеткой. — Это же новояз какой-то…Ася промолчала. Вера Ивановна увлечённо мусолила печатный пряник.
— Передай сахарницу, родная. Благодарю. — Влад размешал сахар, стукнул ложечкой о борт чашки, поднёс её к губам, беззвучно отхлебнул.
Ася с усилием отвела глаза от его чисто выбритого кадыка.
— Знаешь, в Фонде сейчас такое творится. Говорят, сокращения будут. Я боюсь, что…
— Неужели, родная? — рассеянно молвил Влад, не отрывая глаз от матери. В следующую секунду он ловко поймал брошенную ею чашку. Старушка хихикнула, пустила пузыри слюней.
— Ах, боже ты мой! — воскликнула Ася, — Не обжёгся?
Свекровь втянула носом воздух и вдруг безутешно заплакала — мелкие мутные слёзки запрыгали по румяным, как яблочки, щёчкам.
— Оби-и-дел… Мальчи-и-ик… Коси-и-ичка… — она показала иссохшим пальчиком на сына.
Ася обняла старушку, жалость дёрнула сердце:
— Ах, он безобразник, этот Владик… Мы ему знаете что? А-та-та сделаем. Да?
Свекровь, мгновенно успокоившись, закивала.
Влад судорожно вздохнул, отвернулся.
— Ах, боже ты мой. — Ася заботливо помогла старушке подняться, — Пойдёмте, Вера Ивановна, переоденемся…
Ася отвела свекровь в её комнату, когда-то запретную, как окровавленные покои в замке Синей Бороды. Добротный двуспальный гроб шифоньера. Укрытая тяжёлым, как свинец, золотым испанским покрывалом кровать. Туалетный столик в амурчиках, задыхающихся от ожирения, резной книжный шкаф из морёного дуба, намертво забитый медицинскими справочниками, репродукции прерафаэлитов в истлевших музейных рамах. На подоконнике, за муаровыми шторами, — ваза «смальта», богемского стекла. С букетом пыльных пластиковых роз кирпичного цвета.
Рассохшийся гроб шифоньера протяжно скрипнул, открываясь. Пахнуло то ли «Шанелью № 5», то ли «Красной Москвой». Ася задержала дыхание.
Помогая безудержно хихикающей Вере Ивановне надеть кремовую кофточку и английский шерстяной костюм, приглаживая затем её голубоватые, тонкие, как у куклы, волосы, Ася вспоминала, каким чудовищным холодом блистали глаза будущей свекрови тогда. Восемь лет назад…
— Ася! — позвал Влад из прихожей. — Опоздаешь.
Ася вышла в коридор:
— Только ты ей «Николодеон» поставь, она от сериалов плачет.
— Да, родная, — с отсутствующим видом Влад скинул шёлковый изумрудный халат на кресло в прихожей. Мельком глянул на себя в зеркало, и Ася как всегда перехватила его взгляд. Длинное породистое лицо, тщательно растрёпанные медовые кудри, пенное кружево рубашки, безупречно повязанный шейный платок — вылитый портрет Дориана Грея.
— Кстати… Как там с конкурсом? — Влад внимательно смотрел на неё из зеркала.
Она покачала головой. Пряча глаза, оделась, подхватила сумку и вышла за дверь.
С работой ей фантастически повезло — офис Фонда располагался в самом центре города, в пятнадцати минутах ходьбы от дома. Ася шла по аллее, привычно разглядывая лысые головы безобразных карагачей. Вспоминала.
Вот она, зарёванная, переминается в прихожей. Где-то мелодично позвякивают китайские колокольцы, тихонько мурлычет саксофон. Под глазом наливается тугая дуля фингала. Сапоги изгадили натёртый мастикой пол, клеёнчатая куртка воняет псиной. В руках — школьный рюкзак, рваный пакет и сумка-бомжовка. Вера Ивановна, окутанная ароматами то ли «Шанели № 5», то ли «Красной Москвы», поджав губы, осматривает её с головы до ног и наконец произносит: