Формула памяти

И, уже сердясь на самого себя, сказал:

— Не знаю, Зайнетдинов, мне трудно, конечно, судить — нужнее вам было или нет, чем другим. Но вот что я хочу вам сказать. Вы вот об отпуске заговариваете, о доме или о любимой девушке тоскуете, вижу я это. А сами-то ведь старикам своим писем не пишете. Им-то каково там?

— Откуда вы знаете, товарищ капитан? — спросил Зайнетдинов.

— Вижу. Я, между прочим, Зайнетдинов, когда от своего сынишки долго письма не получаю, места себе не нахожу. А они у вас старые уже люди. Родные вам как-никак.

— Да не родные они мне!..

— Как же так? Родители матери, да и не родные?..

Зайнетдинов молчал.

Они стояли сейчас почти рядом — два человека, словно изолированные от всего мира в этой замкнутой бетонной коробке. Там, за ее стенами, сейчас была темень, ночь, вокруг на многие километры тянулись снежная тундра, сопки и океан — безлюдное и пустынное пространство, и оттого у Малахова вдруг возникло ощущение, будто не только здесь, в дизельной, но и поблизости не было больше никого, кроме этого солдата, будто остались они лишь вдвоем, точно на каком-то космическом корабле, который неощутимо уносился к звездным мирам, или в батискафе, бесшумно погружающемся на дно океана…

— Как же так? — переспросил он. — А, Зайнетдинов?

— Не родные они мне, товарищ капитан, не родные, — упорно повторял солдат. Он опять сделал долгую паузу, будто колеблясь, говорить дальше или нет.

Малахов тоже молчал.

— Я вам тогда неправду сказал, товарищ капитан, — наконец выговорил Зайнетдинов. — Неправду сказал, будто я им внуком прихожусь. Это я раньше так думал. Это они мне сами так говорили. А только неправда это. Чужие они мне, старики эти. Жалели меня — оттого и обманывали…

— Погодите, погодите, — сказал Малахов. — Давайте во всем разберемся по порядку. А то вы и меня уже запутали. Значит, старики эти вас усыновили — так я понимаю?

— Ну да. Сосунком я тогда был, года мне еще не было…

— И потом сказали вам, что вы их внук, — так?

— Ну.

— А теперь вы узнали, что на самом деле они вам вовсе не родственники, просто посторонние люди вас усыновили, верно?

— Узнал. Соседка одна мне глаза раскрыла. Как раз перед тем, как мне в армию идти.

— Ну и что из того? — сказал Малахов. — Относились-то они к вам как родные? Любили вас?

— Да не про то я, товарищ капитан! — в отчаянии от непонятливости Малахова воскликнул Зайнетдинов. — Я все про мать свою думаю!

— Она… умерла?

— Это о н и мне так говорили! Обманывали они меня, теперь я знаю. Соседка та мне все рассказала. П о д к и н у л а меня мать — понимаете?

Он словно сделал усилие над собой, произнося это слово, и сам замолчал, точно пораженный внезапно его смыслом. И столько боли, столько горечи было в его глазах, что Малахов не сразу нашелся что ответить.

— Я, товарищ капитан, иной раз проснусь ночью и думаю… Что же у меня за мать такая, что могла она это сделать?.. Мне бы только найти ее, только повидать раз… Мне просто в глаза бы взглянуть ей, а там уж… Я для того и отпуск просил, товарищ капитан…

— Да-а… — задумчиво сказал Малахов. — Утешать вас не хочу, но только ведь соседка эта ваша и наболтать могла… Старики-то ваши что теперь говорят?

— Да что они скажут? Свое твердят. Да что с них возьмешь, товарищ капитан, старые они, памяти уже нет. А только как я им теперь верить буду? Говорили же они, будто я внук им, обманывали. Это уж точно обманывали, это и они не отрицают…

— Ну что ж, Зайнетдинов, жизнь — сложная штука, — сказал Малахов. — Но на стариков своих вам не за что обижаться. Благодарить вы их должны, слышите — благодарить! Они вам только добра хотели. И вынянчили вас, и вырастили…

— А мне, может, и не нужно это было! — И снова боль прозвучала в голосе солдата. — Лучше бы она меня, может, в прорубь бросила, чем чужим людям подкидывать!..

— Ну-ну-ну! — сказал Малахов. — Это уж не по-мужски совсем. Тебя старики гляди каким здоровым парнем вырастили — и голова, и руки — все есть, все вроде бы на месте, а ты такие слова говоришь!.. Стыдно! И вот что я тебе скажу. Насчет отпуска не обещаю. Трудно это сейчас. Да, мне кажется, и не нужно тебе ехать в таком состоянии. А помочь тебе попробую.

Зайнетдинов слушал его молча, глядя мимо Малахова.

— И старикам напиши сегодня же, а то я сам напишу, понял?

— Понял, — сказал Зайнетдинов.

На следующий день после этого разговора — уж если капитан Малахов решал что-нибудь, то имел привычку делать сразу, не откладывая, — он вместе с замполитом сочинил несколько писем и разослал их по разным адресам: в райвоенкомат, в исполком, в райком комсомола того небольшого городка, откуда призывался Зайнетдинов. Просил выяснить судьбу его матери. Сердце его отказывалось верить в правоту соседки, разрушившей покой этого парня. Или уж слишком хотелось, чтобы это оказалось неправдой?..

Письма ушли, улетели, и тут вдруг Малахов обнаружил, что этот разговор оставил в его душе гораздо более глубокий след, чем он предполагал.

От этого происшествия потянулись нити к его собственной судьбе, к судьбе Витальки.

«Да что же это я делаю? — думал он, оставаясь наедине с собой. — Да как я мог так легко смириться с тем, что Виталька будет жить без отца?..»

Не уходили у него из памяти боль и горечь, звучавшие в голосе Зайнетдинова. Если даже сейчас взрослому человеку, здоровому парню мысль о том, что он был брошен, подкинут, оставлен, причиняет такую душевную муку, жжет, заставляя просыпаться по ночам, то что уж говорить о ребенке!.. Конечно, Малахов и не думал сравнивать судьбу Зайнетдинова с судьбой своего Витальки. Понимал, что несопоставимые это вещи. Знал, что и накормлен, и одет, и обласкан Виталька матерью… И все же…

Что творится сейчас в его душе, каким грузом ложатся на его ребячье сердце их семейные неурядицы, чем обернутся они для него впоследствии?.. Или верит он, что так и должно быть, что военные живут там, куда их посылают командиры и где не положено жить детям, — так или примерно так говорит ему Мила, и он предпочитает верить и не задаваться лишними вопросами?..

Не мог Малахов забыть молчаливую Виталькину серьезность в тот последний день, когда они прощались. Что таилось за этой серьезностью? Боль, которую он с недетской старательностью скрывал? Или безразличная покорность воле взрослых?.. А он-то, Малахов, тогда чуть ли не восхищался: «Мой характер!»

Малахов думал об этом все чаще, все настойчивее, а тут еще приехал весной к ним в роту майор Черных из штаба и сразу завел разговор о семейных делах Малахова.

— Слушай, Павел Иванович, никак не пойму я, холостой ты все-таки или женатый? — шутя начал он. — Вот пример наглядный, как вредно знакомиться с человеком по анкетным данным. По анкете посмотришь — ты вроде женатый, а в гости приедешь — и угостить некому…

— У меня повар ротный лучше, чем иная жена, готовит, — в тон ему ответил Малахов. — На гражданке в ресторане «Нептун» работал…