Формула яда

До их прихода во многих львовских семьях родители загадывали, кем будет их сын. Они хотели видеть своих детей образованными. То была законная родительская мечта. На пути ее осуществления возникали препятствия, но мечта оставалась. Она освещала будни светом надежды. Фашизм отнял у всех и эту мечту. Учебные заведения, кроме двух начальных школ да ремесленных училищ, были закрыты. У молодежи, которая стояла в стороне от подпольной работы, оставался один удел — тупое и безразличное существование либо спекуляция.

У меня сейчас такое ощущение, что все эти три года я провел по уши в липкой грязи...

За любое, даже самое невинное, стремление к объединению или самообразованию в кружке друзей грозила смерть. Фашисты понимали, что любое возрождение умственной жизни рано или поздно приведет народ к восстанию. Они старались как можно скорее деморализовать население, развязать его низменные инстинкты. Фашисты закрыли Львовский университет и в то же время разрешили в тысячах экземплярах распространять порнографический журнал «Фаля», «воспевающий красоту женского тела». В фашистских газетах, наряду с объявлениями о пропавших без вести, ищущих работы и квартир, печатались и такие объявления: «Бездетная, независимая 43-летняя вдова с собственной квартирой хотела бы узнать мужчину из низших сфер, до 50 лет, с матримониальной целью».

Или: «Две милые, молоденькие панночки с чудесными глазенками желают познакомиться с теми, кто поможет сделать веселой восемнадцатую весну их жизни».

«Охотно познакомлюсь с невестой, обладающей умом и сердцем, а также и кудряшками. Я молод, уравновешен, люблю жизнь, музыку и правду. Промышленник. Цель — матримониальная. Письма направлять в редакцию— № 24 144».

Последнее объявление было напечатано в фашистской газете «Львiвськi вiсти» еще 10 июля 1944 года, то есть за семнадцать дней до прихода Красной Армии. Какое было дело мещанину до грозных исторических событий? Его интересовали «кудряшки», и это тоже было выгодно фашистам.

«Живи как скот. Обманывай. Следи за модой. Упивайся шумом базара. Пусть самой большой радостью в жизни для тебя будет обман ближнего. Распрощайся с моралью»,— внушали населению города фашисты.

Советских людей, прибывших во Львов с востока сразу же после его освобождения, поражало множество детей, юношей, женщин, стариков, занимавшихся спекуляцией. Мальчик лет двенадцати с утра толкался в базарной пыли, держа раскрытую сотню немецких папирос и напевая: «Экстра-пласки! Экстра-пласки!» Стоило вам замедлить шаги и посмотреть в глаза мальчика — и вы понимали: это глаза старика, прожившего жизнь и ничего пока в ней не узнавшего. В них не проснулась еще детская пытливость, свойственная возрасту.

В августе 1944 года, бродя по Львову, я все время ловил себя на мысли, что здесь совсем недавно бушевала чума. Следы коричневой чумы обнаруживались не только в обрывках немецких афиш или в названиях переименованных улиц, написанных готической вязью, но и в том, что люди, встречая нового человека, немедленно осведомлялись, а кто он: украинец, русский, поляк, еврей? Так, как будто национальность человека была главным мерилом всех его остальных качеств.

Телефонистка Иванна Дружбяк привела меня к подножию Высокого замка, на Стрелецкую площадь. Два каштана склоняли свои ветви с темно-зелеными листьями над вырытыми в земле углублениями. Сперва я подумал, что в этих углублениях немцы прятали во время бомбежки свои машины. Но Иванна Дружбяк сказала:

— Тут расстреливали. Скат перехватывал пули. Отец ночевал в торговой школе и видел, как гестаповцы привезли сюда на рассвете шесть подростков. Их заподозрили в помощи партизанам. Самому маленькому было двенадцать лет. Когда его, связанного по рукам и ногам, подвели к насыпи, он закричал: «Ой, мама, мама! Спасай меня!» Он так кричал, что все люди, кто жил на Стрелецкой площади, подбежали к окнам. Немцы убили подростков, а потом, оставив возле трупов часового, уехали.

Двумя часами позже мы на Краковской площади. Переходим на так называемый плац Теодора.

— И тут расстреливали. Видите, еще земля подсыпана, чтобы пули не так дырявили стену. А немного подальше стояли виселицы. Осужденных подвозили к ним на машинах. Палач накидывал петлю, и машина поспешно отъезжала. Я шла как-то на базар и видела, как палач набросил петлю молодому светловолосому парню. Машина тронулась, а он крикнул: «Советы отомстят!..»

Я верю, что на одном из кирпичных фортов львовской цитадели вырастет скульптура в память о замученных там десятках тысяч советских военнопленных, которые предпочли смерть предательству. Они погибли от голода и холода, но не пошли на службу к немцам, куда их заманивали украинские националисты.

Возникнут памятники на бывшей Стрелецкой площади в память о жертвах, павших от руки завоевателей. И, может быть, в одной скульптурной группе мы увидим фигуру рабочего-строителя, расстрелянного австрийскими жандармами во время демонстрации рабочих на этой площади в 1902 году, и фигуру мальчика, заподозренного в помощи партизанам летом 1943 года. Того самого, что кричал: «Ой, мама, мама!..» — видя наведенные на него фашистские автоматы.

Точнее пробы нет

Когда мне позвонили из инспекции пробирного надзора и пригласили посетить это учреждение, я решил, что произошла ошибка.

Ничего странного в том, что в инспекцию пробирного надзора приглашают продавца ювелирного магазина. Он ведает драгоценностями. Но что делать здесь мне?..

Один час, проведенный в инспекции на тихой улице Гротгера во Львове, убедил меня в том, что телефонный звонок был не случайным.

Тут ставили самую невиданную пробу в истории пробирного искусства.

...Остро пахнет кислотами. Поблескивают части точнейших весов.

Маленькие прокатные станки соседствуют с электрическими печками, где плавится в розовых тигельках, очищаясь от примесей, золото. В тишине пробирной палаты за оцинкованным столом сидит помощник пробирера Софья Шевелева. Перед нею груда пережженных и ржавых металлических частиц. Если бы вам довелось найти подобную же груду где-либо на пустыре, вы не останавливаясь прошли бы мимо, подумав: «Мусор». Но пальцы Шевелевой внимательно перебирают ржавые проволочки, какие-то шарики, а стоящая рядом Мария Александровна Левина, главный пробирер по западным областям Украины, объясняет:

— Видите? Это остатки «молний». Значит, это все были юноши и девушки. Старики, как известно, «молний» почти не носили.

И, опуская свои пальцы в лежащую отдельно кучку металла, она наугад выхватывает цепочку. Несколько шариков, нанизанных на проволочку, соединяют брелочек с окончанием застежки «молния».

Должно быть, не раз и не два, спеша на свидание с любимой, этой вот цепочки касался пальцами юноша. Ловким, привычным движением он тянул ее вверх, застегивая блузу, и выбегал навстречу солнцу, весне, шуму улицы. Его глаза смотрели вперед! Они только начинали познавать мир.

А вот теперь на широком оцинкованном столе рядом с остатком «молнии» лежит маленькая серо-белая плоская косточка. Пережженная в пламени костра, она уцелела и похожа на мрамор.

Кто знает, возможно, это косточка владельца «молнии»? Или его любимой подруги, сгоревшей вместе с ним на костре возле Кривчицкого леса за Львовом? Или старика отца, который так дрожал от декабрьского холода, когда его, полуголого и избитого, везли в открытой машине улицами Львова? Везли истреблять...

...Софья Шевелева сортирует, разделяя на отдельные кучки, женские кнопки, заколки, пуговицы от белья, обломки брошек, сплющенные монеты и медальоны, лезвия перочинных ножей, напильнички для маникюра. За всеми этими обыденными предметами — люди. Сотни и тысячи человеческих жизней, оборванных по приказу Адольфа Гитлера.