Форпост
Шрифт:
Алые, начинавшие вытлевать угли застилали нижнюю решетку ровной ядреной россыпью, дышавшей голубенькими прокаленными всполохами.
Не оглядываясь на спящих врагов, он бесшумно закрыл верхнюю заслонку и скользнул обратно за дверь, плотно притворив ее.
Мыслей не было. Он словно взял топор и обрубил все их нити, переплетающиеся сейчас бесформенно и обрывочно в пустоте сознания.
И – отправился к своей койке, тут же сраженно и без оглядки заснув.
Утро началось с обычного подъема, скрипа коек, неизбывного мата, и вся зловещая морока
Далее потянулась вымученная сутолока куч ротозеев, горячка пустых обсуждений произошедшего, кутерьма начальственных распоряжений.
На предварительном допросе, учиненном Федору вышестоящими командирами, тот ответил, что дожидался до трех часов утра распоряжения приступить к уборке бани, но, так и не дождавшись его, лег спать. Зайти в помещение, проявив инициативу, не решился.
– Вообще тебя там и близко не было! – последовал жесткий наказ. – Нажрались два ублюдка в дупель и – угорели… Ничего не видел, понял?!
То же указание прозвучало и перед расхлябанным строем личного состава, найдя полное понимание позиции командования, взволнованного перспективами нахлобучки от всякого рода влиятельных инстанций. Однако переживания офицеров за собственные карьеры были невелики: разжалования и опалы им не грозили: найти на их место иных кандидатов, готовых прозябать в подобной дыре, кадровому управлению было бы затруднительно.
К полудню в казарму прибыл уполномоченный военный юрист с унылым лицом, затеявший положенное дознание.
Искоса оглядев представленную его взору самостийную солдатскую массу, натянуто изображавшую почтение к залетному представителю заоблачных начальственных сфер, он тяжко и понимающе вздохнул, затем мельком осмотрел трупы и тут же занялся составлением надлежащей бумаги.
Далее в той же бане, прибранной на скорую руку, состоялся солидный офицерский банкет, завершившийся редактурой и переоформлением первоначального документа, затем следователя заботливо уложили на заднее сиденье его служебной машины, и вскоре она растаяла в знойной степной дымке, оставив за собой зыбкую пыльную память.
Исчерпало себя и нетрезвое офицерское присутствие, выполнившее свой тяжкий долг и тут же покинувшее опостылевшую неблагополучную казарму, спешно готовившуюся отметить выходной траурный день привычным политурным возлиянием.
В обед в казарму наведались какие-то согбенные казахи, искавшие пропавшую девочку, их племянницу, по словам дневального – «какую-то дурочку», но казахам был дан от ворот поворот: солдатикам не терпелось скорее выпить, нежели выслушивать причитания пришлых убогих людей.
День прошел на удивление мирно, даже благостно, без единой стычки: видимо, дух смерти, еще не утратившийся в казарменном пространстве, невольно принуждал сборище негодяев к почтению в сопричастности его вечной всевластной тайне.
Вечером к Федору, сидевшему на лавочке, подсел сослуживец – ушлый верткий парень с манерами скользкими и вкрадчивыми, речью слащавой и гаденькой.
– Отдыхаем? – вопросил сослуживец и, поиграв бровями, добавил миролюбиво: - А чего ж не отдохнуть, большое дело сделал… Ух, молодец ты, тихоня! Все грамотно и ловко, по-нашему… - Глаза у него блестели масляно и хитро.
Федор обмер. Он знал: чутье свору не подведет, она обязательно уяснит истину, уверится в ней, и оценит содеянное им своей бестрепетной мерой…
– Лично я этих зверьков лопатой бы на корм хрякам с удовольствием порубал, - продолжил тот. – Так что имею к тебе полное сочувствие и расположение. Но готов и предупредить: сродственники их по масти пиковой, не в пример мне, огорчились нешутейно. Как вызов их кодле расценили… Сам слышал. И разумеют они так: когда звереныши отрубились, ты им «ответочку» за все хорошее и сделал с заслонкой печной…
– Это еще почему… - забормотал Федор, но тот его не дослушал, отмахнулся, покривившись понятливо:
– Ты мне что хочешь, скажи, разницы нет. Но только «старики» на тебя жала точат. Они уверены, понял… И все, у них планка съехала, никакой домкрат ее не подвинет… А что молчат, и спроса не устраивают, еще хуже! Значит – твердо затеяли тебе катастрофу. С этим проблем тут никаких. Слышал лично: пусть его мама одевает траур…
Федора пробрало дрожью от внезапно нахлынувшего на него озноба. Его вновь безраздельно и словно насмешливо поглотил страх, и тот вчерашний человек – отважный и бестрепетный, которым он был, и кто еще мгновение назад присутствовал в нем, исчез без следа. Он снова стал прежним трусливым и забитым ничтожеством.
Мимо лавочки с равнодушным видом прошлись «старики». Их косые невидящие взоры и полная индифферентность только подтверждали самые худшие опасения.
– Ну, братан, удачи, - сквозь зубы процедил собеседник, поднимаясь.
Федор молчал, постигая неумолимое приближение своего краха.
Однако уже перед отбоем в подразделение вернулась бригада с дальнего объекта, и слабая надежда появилась в его душе, когда проем входной двери, ведущей в казарму, заслонила собой плечистая фигура его друга Коряги. Свинцовая доброжелательная длань опустилась на плечо Федора:
– Привет, дружок! Как аппетит и стул? Не забижали хулиганы? – И, не дождавшись ответа, довольно ржа, Коряга подхватил полотенце со спинки койки, проследовав в умывалку.
Тем же самым вечером на попутной машине, в казарму прибыл иной персонаж – чеченец по прозвищу Булава, оттрубивший срок в дисбате, и направленный отбывать дальнейшую неисчерпанную повинность по прежнему месту приписки.
«Старики» встретили Булаву, как признанного лидера, по уважительной причине оставившего прежнее руководящее место в их элитарном кругу.
Вся его внешность несла на себе отпечаток грубой силы, которая говорила сама за себя: иметь дело со мной — все равно, что иметь дело с носорогом. Ростом Булава был огромен, весил едва ли не два центнера, руки его напоминали свиные окорока, а заросшему черной шерстью бочкообразному туловищу могла бы позавидовать матерая горилла. Туловище венчала укрепленная на нем лысая голова, сидевшая на шее, ровно переходящей в затылок, а голову – многочисленные костяные шишки, «набитые» с умыслом трансформации черепа в орудие защиты и нападения.