Форс-мажор. Рассказы
Шрифт:
– Что?! В моей каюте?! Но там…
– Да нет, не в каюте. Лампочка мигала над нижним коридором в надстройке, помещение номер 48. Я сигнализацию отключил.
– Черт, где это?
– Да в гальюне. Там, где вы сидите. Вы чего там, курите, что ли?
– Да не курю я здесь, я вообще не курю! А просто задыхаюсь. Ты же видишь, что замок сломался. Открой меня. И поскорей.
– Поскорей не получится. Дверь железная, едрить ее в Дарданеллы. И на кой черт такие делают? Тут инструмент серьезный нужен.
– Так возьми серьезный!
– Послушай, штурман, – сказал Янис. – Ты у нас недавно. А я десять лет на флоте. Стоянка у нас короткая, у меня жена приехала, мы с ней выпили. Понимать надо. Утром встану пораньше, возьму
– Постой! – закричал Сенечкин. – Оки-доки ему! Я на данный момент не просто штурман, а вахтенный, старший на судне, все равно что капитан. Не откроешь сейчас, утром подам рапорт за неподчинение вахтенному штурману, и о флоте можешь забыть.
– Да пошел ты… капитан сраный! Пиши, что хочешь. А я пошел…
– Постой!
Сенечкин вслушался в звуки за дверью. Шагов Яниса не было слышно. «Трах-ба-ба-бах» в очередной раз раскатились по трюмам куски металлолома.
– Постой. Я тут и вправду задыхаюсь, да хрен с ним. Но у меня тоже жена приехала. Перед самым рейсом мы с ней расписались. Понимаешь…
За дверью стояла тишина. Крановщики устроили перекур.
– Да понимаю, – раздалось за дверью. – Так бы сразу и сказал.
Спустя полчаса Янис докрутил последний винт, и дверь распахнулась. Сенечкин вышел на палубу, устроил короткий разнос Козлову, который и впрямь безмятежно дремал, стоя при этом на ногах и уткнувшись носом в спасательный круг. Постоял, остывая, на свежем воздухе. И поднялся в свою каюту.
Дверь он открывал осторожно, стараясь не шуметь. Над столом горела настольная лампа, остальной свет был потушен, а закрывающие койку шторки задернуты. Он потихоньку отодвинул одну шторку и… увидал пустую постель со слегка смятой подушкой. Любы не было.
Хорошее настроение быстро улетучивалось. Поезд пришел в Ригу по расписанию, ровно в десять ноль пять, но ее никто не встречал, и она решила сразу поехать в порт. На привокзальной площади стояли цветочницы, и Люба купила три крупные белые хризантемы. Потом она взяла такси. Денег было в обрез, но с чемоданом и цветами добираться до порта на переполненном общественном транспорте, да еще в малознакомом городе, казалось слишком сложным. Огромный торговый порт растянулся по правому берегу Даугавы на много километров, но проходная была только одна, недалеко от центра города, и дорога, вопреки ожиданиям, заняла не более пяти минут. Люба расплатилась с водителем, забрала вещи и протянула охраннице, плотной женщине лет сорока в синем форменном кителе, свой паспорт.
– Что это? – охранница демонстративно щелкнула блокиратором вертушки и уставилась на Любу большими, навыкате, как у жабы, глазами.
– Паспорт, – ответила Люба, робея.
– Сама вижу, что не трамвайный билет. А пропуск где?
– Нет у меня пропуска. А…
– Так выпиши! Бюро пропусков за углом. Куда попасть-то хочешь?
– К мужу… То есть на корабль. На «Иркутсклес».
– Нет у нас такого, – теперь охранница смотрела на нее с явным подозрением.
– То есть как это – нет? – заволновалась Люба. – У меня муж штурман, я только с поезда, у меня телеграмма вот, там ясно сказано…
– Ладно, ладно, не суетись, – немного смягчилась охранница. – Иди к тому окошку, там разберутся.
В бюро пропусков действительно подтвердили, что «Иркутсклеса» в порту нет, но смилостивились и позвонили диспетчеру, выяснив, что судно еще на подходе, прибытие ожидается через час.
Часа полтора Люба, поставив чемодан на землю, терпеливо выхаживала между проходной и бюро пропусков. Десять метров в одну сторону. Десять в другую. Хотелось есть. Время от времени через ворота порта въезжали и выезжали машины, большей частью легковые, в том числе такси, и каждый раз Люба с надеждой вглядывалась в лица выезжающих пассажиров. Наконец она вновь подошла к окошку бюро.
– Прибыл ваш «Иркутсклес», – ободряюще сказала ей миниатюрная
женщина в зеленой форменной рубашке с погонами. – На четырнадцатом причале стоит, сразу за угольной горой.– Значит, – с надеждой спросила Люба, – я могу получить пропуск?
Женщина сочувственно улыбнулась.
– Нет пока. Сначала пройдет комиссия, потом на проходную доставят судовую роль на родственников и экипаж, и вот тогда…
«Тогда» растянулось еще на два часа. Наконец долгожданный пропуск был получен, и Люба, приободрившись, зашагала в указанном направлении. По разбитым дорогам носились автомобили и какие-то странные устройства, похожие на четырехлапых механических пауков, иногда с прицепленными к брюху контейнерами. По путанице рельсов медленно перемещались товарные составы и огромные портовые краны. Дорожки для пешеходов, там, где они присутствовали, были разбиты еще больше, и каблуки новеньких Любиных туфель то и дело проваливались в бесконечные выбоины. Чемодан оттягивал плечи. Стебли хризантем от беспрестанного их перекладывания из руки в руку обмякли и понуро склонили цветочные головы.
Еще полчаса спустя, окончательно измученная, она увидала огромный, сияющий свежей серой краской корпус «Иркутсклеса» с высокими, воткнутыми прямо в небо желтыми мачтами-кранами, с белоснежной надстройкой. Портовые краны, чем-то напоминающие гигантских болотных цапель, скармливали ему свою добычу из большой черной горы, наполняя пространство лязгом и грохотом. Возле трапа стояли несколько такси.
Вид судна придал Любе новых сил. Стебли хризантем размочалились окончательно, и она положила цветы на большой брикет аккуратно упакованного листового металла. «Как на крышку гроба», – подумалось ей. Подхватив чемодан, она бодро отшагала оставшийся отрезок пути и остановилась у трапа, с сомнением посмотрев на изогнутые рифленые дюралюминиевые ступени, круто убегающие высоко вверх. Трап со скрипом покачивался над темной щелью между корпусом судна и причалом. Наверху во всей красе стоял Сенечкин. Муж, одетый в парадный штурманский мундир, о чем-то разговаривал с седым человеком в светлых брюках и рубашке с коротким рукавом. Увидав Любу, Сенечкин быстро кивнул ей, улыбнулся и сделал рукой какой-то непонятный знак, но не бросился навстречу, а продолжил разговор с седовласым собеседником. Мимо Сенечкина протиснулась, задев его заметным бюстом, девушка с тяжелой копной иссиня-черных волос. Она что-то сказала Игорю, улыбнулась, спустилась, помахивая туго набитым ярким полиэтиленовым пакетом, вниз, коротко взглянула на Любу и забралась в поджидающее ее такси.
Помедлив, Люба нерешительно ступила на нижнюю площадку трапа, но та вдруг отъехала в сторону, и Люба поспешно отдернула ногу. По трапу сбежал молодой парень в разношенных кроссовках и хорошо вытертых джинсах, взял у Любы чемодан, ободряюще улыбнулся ей и протянул руку:
– Здравствуйте. Я Вася. В туфлях трудно будет. Я вам помогу. Вы новенькая?
Вот так, не отпуская крепкой Васиной руки, она впервые поднялась по судовому трапу и подошла к мужу.
– Это моя супруга, Люба, – сказал он седовласому и только тогда повернулся к жене. – А это…
– Константин Львович, – галантно представился тот. – Очень приятно. Ну ладно, не буду вам мешать. Только смотрите, Игорь Петрович, не увлекайтесь.
Константин Львович поднял с палубы небольшой саквояж и легко сбежал с трапа.
– Это капитан, – сказал Сенечкин и обнял Любу, увлекая ее за собой в коридор надстройки, где было чуть тише, чем снаружи. – Ну, здравствуй, родная. Ты не обижайся, субординация…
– Я понимаю, – ответила она.
Каюта у Игоря оказалась небольшая, но уютная. В дальнем углу стояла высокая, закрытая шторой кровать, точно такая же штора отделяла в углу за дверью умывальник с зеркалом. Под довольно большим окном, или иллюминатором, вспомнила Люба, был прикручен письменный стол, с боковой стороны которого располагался небольшой кожаный диван.