Фотограф

И, как когда-то в детстве, он ощутил прибавление к себе ещё одного такого же существа, слияние с ним, словно освобожденные чувства с готовностью и облегчением перетекли из одного, тесного сосуда, в больший. Как вода. Как нагретый, спрессованный воздух.

Потом они лежали и Ронин слышал их общее, одинаковое дыхание. Где-то там, - думал Ронин, - в саду, под легким ветром, движется и время, то затихая, то спохватываясь и догоняя себя, неслышно обтекая эти стены...

Словно проверяя свои ощущения, Ронин открыл одну за другой две двери холодный воздух пронесся мимо него внутрь бани - показалось, что сквозь него, как сквозь пустоту.

Он закрыл дверь, услышав, как Анна позвала его, пошел к близкому роднику - в овражке. Посреди ила вырывался ключ, неостановимо поднимая бурунчик блестящих песчинок. Ронин напился, наклонившись к роднику, а Анне принес воды в ковшике. И в бане они пили по очереди, и остатки воды, прижав к себе Анну, Ронин вылил на их лица сверху.

Возвращались они, когда уже застыл воздух, и солнце зашло - а небо ещё вовсю светилось закатным светом.

– Как хочется спать, - прошептала Анна, - и жалко уснуть. А ты, наверное, хочешь есть? Принеси только ещё воды... Давай не будем закрывать окна?

Она ещё что-то шептала, уже обессиленно откинувшись на кровати, и Ронин не различал слов - ему казалось, что он слышит шелест листьев.

Когда он вернулся с водой, она уже спала, и уголки её губ подрагивали в улыбке. Ронин прилег рядом и только успел накрыться одеялом, успел расслышать их двойной вздох и - исчез.

– Ты спал, как ребенок, - услышал он утром, щурясь от яркого света.

– А ты?
– спросил он.

– Тоже. Мы спали, как дети. Мы вообще похожи.

"Да, похожи", - подумал Ронин и закрыл глаза. Два человека, живущие вместе, становятся похожи. Он вспомнил, как в детстве не мог понять, что его отец с матерью были когда-то чужими друг другу людьми. И маленькому Ронину казалось, что это он исправил ошибку, несправедливость прошлого. Родители стали родственниками. И конечно, похожими друг на друга.

На плите шипел чайник.

– Ты сам завари, хорошо?
– сказала Анна.

Она знала, что Ронин не любил пить чай "чужой" заварки. Он улыбнулся:

– Просто сделай покрепче.

Потом, когда отпил первый глоток, он пошутил:

– Вот, что называется, вложила душу. Кажется, что сам заваривал.

– У тебя с этим чаем почти человеческие отношения!
– засмеялась Анна.
– Каждое утро ты начинаешь с какого-то таинственного с ним общения. Неужели у меня получилось?

– Настроение чувствуется, - шутливо успокоил её Ронин.

Странно - но он ни разу в жизни не пил чужого чаю, который бы по вкусу совпал с его ожиданием. "Ну разве не сумасшедший", - подумал Ронин, вспомнив об этом. Но ему понравилось сейчас, что Анна знает о таких его тайных странностях.

Когда они дошли до леса, Анна сказала:

– Ты так уверенно вышел на эту тропинку, что я сразу поняла, чем ты тут занимаешься.

– И чем же?

– Вот так и гуляешь. Целыми днями.

Ронин кивнул. Это поразительно, подумал он, как она его знает.

– Ты сказала, мы похожи, - повторил он.
– А со стороны, мне кажется, мы напоминаем... Я - перекати-поле, такую траву без корней, а ты какой-нибудь холмик, к которому я прибился. Перенесся ветром, временем.

– Как к препятствию, да?

Ронин пожал плечами:

– Да нет. Какое препятствие? Я просто глупое какое-то сравнение придумал. Отвык разговаривать, даже думать. Правда - брожу здесь целыми днями, зачем, почему?

Он остановился, стал собирать сухие ветки для костра. С Анной не получится ходить так легко, бесцельно, как он уже привык здесь. Они будут разговаривать.

– Может, вернемся в Москву?

– предложила она.
– Ты пока не будешь работать, если ещё не хочешь... не можешь. Я сама устрою выставку - ну, конечно, ты только отберешь работы... Нельзя же так... бесконечно.

Он внимательно посмотрел ей в глаза.

– Понимаешь, мне надо до конца... иссохнуться, раствориться. Мне надо выползти из этой надоевшей шкуры!
– Ронин даже дернул на груди куртку. Совсем недавно я понял, что моя настоящая жизнь только сейчас стала проявляться. В воспоминаниях. В воспоминаниях ожили мои чувства впечатления, переживания, любовь, страхи... И я не жил, а вглядывался в свои чувства со стороны. Оказывается, я был болен с самого детства. Я все время смотрел, видел... снимки! Меня высосали все эти фотографии, высосали!

Последних слов он не ожидал от себя. Как это - высосали? Он даже наедине с собой об этом не думал. Придумалось. Первое, что пришло на ум. Как чужая, прочитанная где-то фраза. Ронин тяжело дышал, пытаясь успокоиться.

– Прости.
– Он подрагивающими руками поднес спичку к костру.
– Прямо истерика какая-то. Кризис возраста, кризис жанра, - наверное, всему этому есть какое-то название, - попытался он улыбнуться, - не такой уж я редкий экземпляр. Пришло время, и задумался, засомневался. Как говорил твой профессор? Сороконожка, да? Которая задумалась о какой-то своей там ноге. А надо по пословице: глаза боятся, а руки делают. Все просто.

Не надо было вспоминать профессора. Заныло что-то в груди, запеклось нерастворимый комок.

– И вот сейчас стараюсь быть обиженным, - пересиливая себя, проговорил Ронин.
– Не сам виноват. Фотографии, болезнь, еще... кто-то.

Анна вздрогнула от этого "кто-то". Ронин хотел набрать воздуха, вздохнуть, освободиться от тяжести в груди - и не мог. Зачем он мучает ее? Ведь даже наедине с собой он так не выплескивал наружу эту словесную желчь, от которой стало противно. Слаб, слаб человек - мало ему знать свою болезнь. Обязательно надо и на другого человека её взвалить - чтобы помучиться вместе. Надо молчать, - подумал он.
– Хватит, хватит этих слов.

Анна побледнела. Она смотрела, не отрываясь, на разгорающееся пламя.

– Ну... побудь здесь. Тебе же здесь хорошо, - она почти шептала.
– А потом вернешься. Или я ещё приеду. Можно?

Ронин усмехнулся:

– Так много вариантов. Можно остаться, вернуться. И ты приезжай. Почему ты об этом спрашиваешь? Я только не понимаю, как можно меня терпеть?

– Я не терплю. Я хочу быть с тобой.

– Кажется, что много вариантов. Но все - одновременно. Я стал жить вне времени. Почти перестал его ощущать. Поэтому все можно. Жизнь все позволяет. Как я этого раньше не понимал? Шел, прыгая с кочки на кочку, боялся упасть. А надо было закрыть глаза и просто так брести. Плыть по воздуху. Оказывается, так можно.

С каждой фразой Ронин подбрасывал в костер сухие хворостинки, нашаривая их в траве, будто отсчитывая. Анна встревоженно вглядывалась в его лицо, не понимая, о чем он говорит. В её глазах мелькнул испуг.

– Пойдем, покажешь мне свой лес, да?

– Вернемся. Не получается прогулка. Заговариваюсь. Не надо так много говорить.

Ронин вдруг почувствовал внутри себя такую пустоту, что даже испугался - не сможет сейчас подняться. С трудом он встал на ноги. Показалось, что ветер качнул его. Анна быстро взяла его под руку и оглянулась на костер. Ронин махнул рукой: