Фрам — полярный медведь

Клетки тут выше и вместительнее. Уход за животными лучше и кормят их сытнее. Публику сюда иногда не пускают, чтобы не утомлять и не раздражать зверей перед представлением.

Здесь в самой высокой и просторной клетке когда-то помещался Фрам, белый медведь.

Не нужно было закрывать за ним дверцу клетки, запирать ее, как у других, на засов или вешать на нее замок. Он запирал ее сам. А если, случалось, его забудут напоить, Фрам открывал дверцу и самостоятельно отправлялся туда, где можно было утолить жажду. Люди пугались и с криком шарахались от него в сторону, а он невозмутимо шел на задних лапах требовать свою порцию воды, потом так же спокойно возвращался в клетку.

Теперь Фрама здесь уже нет. Его переселили в глубь зверинца, где живут самые упрямые и тупые звери, не поддающиеся никакой выучке.

Он лежит спиной к публике.

Некоторые зовут его по имени, стараются соблазнить апельсинами, булками, бубликами или бананами, но все напрасно.

Фрам даже не поворачивает голову. Положив морду на вытянутые лапы, он лежит в самом темном углу с закрытыми глазами, будто спит.

Но он не спит.

Он хочет понять, что с ним произошло, и не может. Не может потому, что мозг самого умного животного не в состоянии постигнуть и тысячной доли того, что сознает и объясняет себе человек. Но все же что-то туманно ему вспоминается.

Когда-то он был искусным гимнастом и эквилибристом. Умел шутить и понимал людские шутки. Любил детей и был любим детьми. Любил аплодисменты, и публика всегда ему аплодировала.

Но голова его внезапно опустела. Он забыл все, что знал. А теперь его посадили сюда, в самую темную часть зверинца, среди ревущих, мычащих, ворчащих зверей, которые после стольких лет все еще не привыкли и людям и не желают на них глядеть, когда те подходят к клеткам.

Иногда прежний дрессировщик Фрама, который его очень любит, приходит его проведать.

Он входит в клетку и ласково гладит его косматую белую шкуру.

— Что поделалось с тобой, приятель? — участливо спрашивает дрессировщик.

Фрам поднимает грустные глаза, словно просит у него прощения, словно хочет сказать: «Сам не понимаю! Поглупел… Такая уж, видно, судьба у нас, у белых медведей».

Дрессировщик качает головой и протягивает ему конфету. У него в кармане припасены конфеты для любимцев. Фрам берет конфету с ладони и делает вид, что рад.

Но как только дрессировщик уходит, он бросает конфету. Фрам взял ее по старой привычке, теперь она ему ни к чему… Она напоминает ему о тех временах, когда какой-нибудь мальчуган в цирке давал ему целую горсть конфет, и он подзывал других ребят, чтобы поделиться с ними гостинцем. Все это кончилось. Теперь никто уже не кричит: «Фрама!» Никто не хлопает в ладоши: «Браво, Фрам!» Служители цирка бросают ему корм и суют в клетку ведро с водой, как дармоеду, как никчемной скотине.

Его бывший дрессировщик гладит его, как больного.

Целыми днями лежит Фрам, уткнувшись мордой в вытянутые лапы, в самом темном углу клетки. Представление кончается, большие огни гаснут, все спят.

Бодрствует один Фрам. Ему не спится.

Он прислушивается к тишине, в которую погружен неизвестный ему город.

Издали доносится шум запоздалых экипажей, последних трамваев, автомобильные гудки. Слышится дыхание спящих в клетках зверей. Некоторые из них стонут или рычат во сне. Им снятся родные края. Они видят себя на свободе, среди песков пустыни или в девственных джунглях. Им представляется, что они подстерегают или преследуют добычу, резвятся и играют на воле. Иногда застонет во сне Раджа, строптивый бенгальский тигр. Ему снится, что его лапа зажата в капкане. Он просыпается, вскакивает и больно ударяется о решетку: явь ужаснее сна, страшнее капкана. Тогда, когда его лапа попала в капкан, он бился семь дней и семь ночей, потом лег и затих в ожидании смерти. Теперь его угнетает нечто более страшное, чем сама смерть: он навеки заключен в клетку и должен слушаться шелкового хлыстика. Обезьяны кидают в него сквозь решетку апельсинными корками, и он обречен терпеть их издевательства. Вспомнив все это, Раджа принимается реветь и будит всех зверей. Сонные видения исчезают. Очнувшись от сна, звери отдают себе отчет в том, что они в тюрьме и никогда уже больше не увидят родных лесов, рек, озер, гор, пустынь и вечных льдов. Никогда. И только во сне они принимаются жаловаться на все голоса…

Зверинец оглашается звериным ревом.

От страха у собак в городе шерсть становится дыбом. Они тоже начинают лаять и выть.

Такое соревнование будит спящий город.

Потом рев и стоны утихают. Звери снова засыпают. И снова сны переносят их в далекие края, которых они никогда больше не увидят наяву.

Тиграм снится, что они снова в джунглях родной Бенгалии, где с деревьев свисают до земли лианы, где бабочки больше птиц, а иные птицы меньше насекомых. Их ноздри обманчиво щекочут испарения озер, насыщенные благоуханием лотоса. Они поднимают морду и принюхиваются, стараясь отличить запах антилопы, добычи, от запахов своего брата, тигра. Но в нос им ударяет застоявшийся смрад конюшни и мусорной ямы. Все исчезает. Остается лишь тяжелый сон.

В полуночной тишине и темноте Фрам поднимается на задние лапы и пытается повторить все, что он знал и умел, когда выходил один на арену и публика встречала его аплодисментами.

Он становится на передние лапы, делает так несколько шагов, пробует перекувыркнуться через голову, сначала вперед, потом назад. Кланяется направо и налево невидимой публике — благодарит за аплодисменты. Знал он, как будто, и другие штуки. Но что именно — позабылось. Да и клетка у него слишком тесная.

Фрам опускается на все четыре лапы и снова чувствует себя обыкновенным зверем.

V. ФРАМ РОДИЛСЯ ДАЛЕКО, В ПОЛЯРНЫХ ЛЬДАХ

Когда веки его наконец смыкались, Фрам видел всегда один и тот же сон — о немногих и смутных событиях своего далекого, давно забытого детства.

Это была история белого медвежонка, пойманного совсем маленьким эскимосами в Заполярье, привезенного оттуда одним матросом в теплый порт и проданного цирку.

Медвежонок этот стал сразу отличаться от своих маленьких белых собратьев. Он был менее пуглив, чем они, сильнее и ловчее их. Быстро усваивал то, чему его учили. Подружился с людьми. Рано понял, что им нравится и что не нравится, что дозволено и что запрещено.

Представление следовало за представлением, и мало-помалу он превратился в знаменитого Фрама, громадного белого медведя, который самостоятельно выходил на арену, выполнял свою программу без дрессировщика, придумывая каждый раз что-нибудь новое. Он понимал шутку, знал жалость.

Все прежнее забылось. Забылась белая пустыня и вечные льды, где ночь длится шесть месяцев и столько же месяцев день, где сутки равны году. Мысль его никогда больше не возвращалась туда.

Он жил среди людей. Был их другом и любимцем, умел читать по глазам их желания. Угадывал их радости и, казалось, понимал даже их горести.

И вдруг теперь в нем пробудился весь тот далекий, давнишний мир. Все забытое снова возникло из дали лет во сне.

И сон этот был всегда один и тот же.

Начиналось с кромешной тьмы. Сырая, студеная ночь в ледяной берлоге.

В этой берлоге на окруженном льдами острове родился Фрам. Родился ночью, которая длится там полгода. Полгода не всходит солнце. Светят лишь звезды в морозном небе и иногда луна. Но чаще всего царит глубокий мрак, потому что луну и звезды скрывают облака. Пурга мчит снежные смерчи, хохочет, свистит, стонет; льдины трещат от холода: такая страсть, что шерсть становится дыбом. Как и все медвежата, Фрам родился слепым. Глаза у него открылись только на шестую неделю.

Пурга не проникала в берлогу. Ее завывания доносились туда снаружи. Но сверху и снизу был лед, а вокруг — гладкие ледяные стены.

Спать медвежонку было тепло: шкура медведицы закрывала его и защищала от холода.

Он находил носом сосок матери — источник теплого молока. Чувствовал, как она мыла его языком и ласкала лапой.

Иногда он просыпался один: медведицы не было. Это означало, что она ушла на добычу.

Но всего медвежонок не понимал. Проснувшись один в темноте, он принимался тихонько скулить, жалобно звать мать и пугался собственного голоса. Испуганный, несчастный, лежал он в берлоге, уткнувшись мордой в ледяную стенку. Было холодно. Вокруг с грохотом лопались льды, пурга ворочала ледяными глыбами, медвежонку чудились шаги.