Франциск Ассизский. Его жизнь и общественная деятельность
Шрифт:
Суеверие было страшно распространено в народе, весь религиозный культ ограничивался лишь выполнением разных религиозных церемоний и обрядов, ничего не говорящих в большинстве случаев ни уму, ни сердцу и мало-помалу превратившихся в какие-то магические формулы, действующие сами по себе. Раз вступив на такой путь, люди доходили уже до абсурда, и в народе распространялись самые удивительные рассказы о чудесах, сотворенных различными реликвиями, которые получали, таким образом, характер настоящих талисманов, одаренных какой-то таинственной силой. Так, например, известен рассказ о купце из Гронинга, похитившем руку св. Жана Баптиста. Как только он завладел этой реликвией, то разбогател, точно чудом, но когда тайна его сделалась известна и у него отняли руку святого и поместили ее в церковь, – купец тотчас же разорился и стал нищим.
Из этого рассказа видно, что реликвии, по тогдашним воззрениям, действовали, невзирая на нравственные качества
Хроники тех времен переполнены подобного рода повествованиями, указывающими на смятение, господствовавшее в умах даже наиболее образованных людей той эпохи, и это смешение понятий, неумение отличить истину от лжи, так же, как и пороки духовенства, конечно, много способствовали распространению ересей в народе. Список еретических учений XIII века поразительно велик, и при этом замечается следующее любопытное явление: почти все ереси берут начало среди низшего духовенства и народа и не заключают никаких метафизических тонкостей, а отличаются рационалистическим направлением. Удары, поколебавшие здание римской церкви и угрожавшие даже ее существованию, исходили преимущественно из темной массы рабочих, бедных и угнетенных, чувствовавших в своем унижении и несчастии, что церковь не выполняет своей священной миссии.
Как только возвышался чей-нибудь голос, проповедуя аскетизм и евангельскую простоту, немедленно возле проповедника образовывалась толпа слушателей, в числе которых можно было найти даже представителей духовенства. Еще в XII веке, до появления Франциска, в Италии возникла секта, проповедовавшая евангельскую нищету. То же самое проповедовал и Пьер Вальдо, основатель секты Лионских нищих. Между этим проповедником и Франциском существует очень много аналогий. Свое учение Пьер Вальдо основывал также на одном лишь Евангелии, требуя от своих учеников отречения от всех благ земных и полной нищеты ради служения бедным. Весьма возможно, что Франциск узнал из рассказов отца об этой секте и о тех преследованиях, которым она подвергалась, весьма возможно, что именно последнее обстоятельство заставило его с особенною настойчивостью проповедовать своей братии покорность церкви и папству, опасаясь для своего ордена участи вальденцев.
Все эти попытки евангельской проповеди ясно указывают, что назревала реакция против материализации церкви, и идеи возвращения к первобытному христианству уже носились в воздухе, когда с Франциском совершился душевный переворот, превративший его из разгульного юноши в апостола нищеты.
Все биографы Франциска подтверждают, что в его время в Ассизи религиозное брожение было сильно, и Франциск не мог оставаться чуждым этому движению.
Жизнь Франциска в отцовском доме после его неудачного рыцарского похода делалась все тяжелее и невыносимее. Старик Бернардоне, мелочный и тщеславный человек, не мог простить сыну гибели своих честолюбивых надежд и разочарования. Он постоянно давал ему это чувствовать и отравлял его существование упреками. Когда же Франциск обрел душевный покой, и христианский идеал назрел в его душе, эти упреки перестали на него действовать, но тут явился новый повод к столкновениям с отцом. Бернардоне, нисколько не стеснявший своего сына, когда он тратил деньги на разные безумства и кутежи, возмутился, когда Франциск перестал пировать с товарищами и начал раздавать нищим все получаемые от отца деньги. Увещевания не действовали на Франциска и, чтобы прекратить его расточительность по отношению к бедным, отец совершенно перестал давать ему деньги. Пропасть между отцом и сыном увеличивалась все более и более, несмотря на все старания кроткой матери, и вскоре они совсем перестали понимать друг друга. Франциск уходил на целые дни из дому и бродил, погруженный в свои мысли, по окрестностям города. Он чувствовал в себе прилив безмерной любви и сострадания к человечеству; в то же время был так одинок, что ему не с кем было поделиться своими мыслями. Франциск пробовал поверять их разным людям, но ясно видел, что его или не понимают, или насмехаются над ним. Он даже попробовал отправиться к епископу и излить ему душу. Но тот, так же как и все, к кому обращался “апостол нищеты” за сочувствием, не понял его и даже усмотрел в его мечтах нечто вредное и противоречащее учению церкви. Не встречая нигде отклика на крик своей измученной души, жаждущей истины и утешения, Франциск все больше и больше уходил в себя и стал искать вдохновения
и утешения в обращении к Богу.Однажды, чувствуя потребность помолиться, он зашел в маленькую часовню св. Дамиана, совсем утонувшую в густой зелени окружавших ее оливковых деревьев и кустов. Величественные кипарисы и сосны скрывали от глаз прохожих маленькую часовню, пришедшую уже в состояние полного разрушения, так как старик священник, живший возле этой часовни, был слишком беден, чтобы ее реставрировать. Но в этой часовне, лишенной всяких украшений, над убогим каменным алтарем, висело превосходно выполненное распятие, замечательное тем, что художник, вопреки господствовавшей рутине, не пустился в детальное воспроизведение страданий Спасителя, действующее на воображение молящихся, а постарался изобразить на лице распятого Христа выражение божественного спокойствия и кротости. Пригвожденный к кресту Христос как будто говорил людям: “Приидите ко мне вси страждущие и обремененные и Аз успокою вы”, – и такое изображение Спасителя, конечно, всего более отвечало душевному настроению Франциска, поэтому-то он часто посещал эту полуразвалившуюся часовню и молился перед ее убогим алтарем. Взывая к Христу, чтобы Он указал ему путь к истине и добру, пролил свет в его душевные потемки, впечатлительный и нервный Франциск не раз, вероятно, впадал в состояние религиозного экстаза, и вот ему показалось однажды, что образ Христа оживляется, и он слышит чудный голос, призывающий его к служению Богу истины. Душа Франциска исполнилась невыразимого блаженства, и он вышел из часовни словно обновленный.
С этого момента миссия Франциска определилась вполне. Душа его была преисполнена страстного обожания Спасителя, кроткий и любящий образ которого как бы звал его следовать за собою и строго выполнять завет евангельской любви и смирения.
Выйдя из часовни, Франциск отдал все, что у него было, даже свою одежду, священнику и с этой минуты твердо решил уйти из отцовского дома и прежде всего заняться исправлением часовни св. Дамиана, которая стала особенно близка его сердцу после испытанных им здесь чудных минут.
Собственности у Франциска никакой не было, кроме нескольких кусков разноцветного сукна, подаренных ему раньше отцом, и лошади. Франциск связал эти куски, сел на лошадь и отправился в Фолиньо, самый коммерческий город в провинции, где ему не раз случалось бывать во время ярмарки. В Фолиньо он без особых затруднений продал свой товар и даже лошадь и богатую упряжь, и с облегченным сердцем отправился назад в Ассизи. Этим актом он уже окончательно порвал все связи со своим прошлым, и поэтому не вернулся домой, аотправился к часовне св. Дамиана.
Священник был очень недоволен, когда Франциск вручил ему деньги, полученные от продажи лошади и сукна. Он подумал, что между Бернардоне и его сыном произошла небольшая ссора, которая может скоро пройти, а потому не согласился принять деньги от Франциска, который, однако, после такого отказа бросил кошелек в окошечко часовни. Он так молил при этом священника позволить ему остаться у него, что тот не решился настаивать на его возвращении к родителям и склонился на его просьбы.
Между тем в доме Бернардоне заметили исчезновение Франциска. Отец его сам отправился на поиски сына в сопровождении своих родственников и соседей. Франциск, заслышав приближение отца и страшась его гнева, спрятался в пещеру, где пробыл целый месяц, не показываясь никому. Только один из слуг отца, сочувствовавший Франциску, знал об его тайнике и приносил ему туда пищу.
Франциск, однако, понял, что долго скрываться не может и что в конце концов ему все-таки нужно будет выйти из своего убежища. Притом не годилось ему, служителю Христа, бояться ни людского гнева, ни насмешек и вследствие этого воздерживаться от вступления на избранный им путь служения Богу. Эта мысль заставила его выйти из пещеры и явиться к отцу. Месяц, проведенный в пещере в одиночестве, не прошел для него бесследно. Одежда его пришла в ветхость, он имел измученный, изнуренный вид, так что, когда он показался на улицах Ассизи, его никто не узнал и все его приняли за помешанного. Толпа уличных мальчишек устремилась за ним с криками: “Сумасшедший! Сумасшедший!”. Заслышав крики, люди бросались к окнам, чтобы посмотреть, что делается на улице. Так поступил и Бернардоне, и его гнев не знал границ, когда он вдруг признал в оборванном безумце, которого преследовала насмешками и гиканьем толпа, – своего сына Франциска!
Бернардоне бросился на него и в гневном ослеплении чуть не задушил. Он втащил его в дом, жестоко избил и, крепко связав, еле живого запер в полутемном чулане.
Однако ни побои, ни угрозы, ничто не действовало на Франциска и не могло поколебать его решимости. Он страдал, но постоянно думал о том, что Спаситель пострадал еще больше. Спустя несколько дней после возвращения Франциска, мать его, сердце которой обливалось кровью при виде мучений сына, попробовала подействовать на него кроткими убеждениями, но видя, что и это тщетно, выпустила его на свободу, так как ей уже невмоготу было видеть его истязания.