Французская литературная сказка XVII – XVIII вв.

Тернинка с отчаянием созерцала свой жалкий вид, а сенешальша торжествовала. Наперсница убедила ее, что будет куда приятней увидеть, как вернувшийся возлюбленный отвергнет Тернинку из-за ее уродства, чем стать свидетельницей того, как он оплакивает ее смерть. Желание обеих обречь девушку на муку, которую они считали самой для нее горькой, и спасло Тернинке жизнь.

Меж тем во дворце никто больше не видел принцессы, на нее ведь нельзя было смотреть, не взяв в руки ее попугая, но она привязалась к нему так страстно, что никому не давала к нему прикоснуться. О красоте птицы рассказывали чудеса, правда, насчет ума помалкивали, потому что попугай был неразговорчив, а если ему и случалось что-нибудь сказать, то всегда невпопад, зато движения его отличались большим изяществом и он был весьма учтив.

Нетерпение Нуину сократило срок его отсутствия — все думали, что он еще на полпути, а он уже вернулся, привезя лекарство от бед, творимых прекраснейшими в мире глазами.

Народ толпой проводил Нуину до самых покоев Лучезары, но переступить порог ее комнаты решился только он один.

Он нес в руке флакон величиной с громадный бокал; флакон сделан был из цельного алмаза, и в нем была жидкость, сверкавшая так, что ослепительные глаза принцессы сами были ослеплены ее блеском и принцесса зажмурилась.

Нуину воспользовался этой минутой, чтобы смочить Лучезаре виски и веки этой жидкостью. Как только он это сделал, принцесса открыла глаза, а Нуину распахнул все двери, и народ стал свидетелем чуда, которое приветствовал восторженными криками. Все увидели глаза принцессы, которые блестели как прежде, но теперь на них можно было смотреть без всякой опаски, так что если бы даже годовалый младенец весь день таращился на них, он не испытал бы ничего, кроме удовольствия.

Нуину в знак почтения поцеловал край платья принцессы и удалился под предлогом того, что хочет сообщить новость калифу, но на самом деле он следовал велению сердца, которое влекло его к покоям очаровательной Тернинки.

Однако известие о его возвращении и о том, что он совершил чудо, уже распространилось по дворцу и пришлось, уступив необходимости, прежде повидать калифа.

Добряк калиф едва не сошел с ума от счастья, когда узнал, что глаза его дочери больше не причиняют зла, хотя остались такими же прекрасными, как прежде. А когда Нуину, смочив калифу глаза, вернул ему зрение, казалось, калиф не столько обрадовался, что вновь видит окружающий мир, сколько преисполнился благодарности тому, кто вернул ему этот дар. Он опустился перед Нуину на колени, он хотел поцеловать ему ноги, и после других подобных порывов, которые подобали не столько его величеству, сколько его благодарности, калиф пожелал немедля отвести Нуину к своей дочери, чтобы та назвала конюшего своим супругом и чтобы свадьбу сыграли немедля, потому что калиф заявил при всем своем совете, что не успокоится до тех пор, пока его дворец не наполнится целой оравой маленьких Нуину. [103]

103

Волшебство действует не только на героев, но и на слушателей, выходит за рамки сказки.

— Маленьких Нуину, — воскликнул султан. — Ох, я сдаюсь. Я с трудом терпел, пока речь шла о Нуину взрослом, но больше я не могу. Ты победила, Дуньязада. Я обещал тебе не казнить твою сестру — дарую тебе ее жизнь, а ей дарую всю мою любовь. Она заслужила ее и своей красотой, и своей образованностью, но более всего прелестью сказок, какими она убаюкивает меня уже так давно. Ступай, Дуньязада, ступай к своему отцу-визирю. Пусть поскорее принесет мне сюда мой скипетр и государственную печать, чтобы торжественно скрепить обещание, которое я сейчас дал.

Дуньязада не заставила себя просить дважды. Она вернулась с великим визирем, который заливался слезами, скрепляя печатью милость, оказанную его дочери. После чего он трижды низко поклонился государеву ложу и почтительно приподнял лежавшее на нем одеяло. Султанша соскочила с постели и, простершись ниц перед своим повелителем, поцеловала мизинец его левой ноги, которую он протянул ей самым нежным образом. Потом султан встал и трижды коснулся своим царским скипетром кончика носа султанши, что по обычаям его страны означало помилование.

По окончании церемонии визирь и мудрая Дуньязада, уложив султаншу обратно в постель, задернули полог и, полагая, что отныне их присутствие здесь излишне, открыли было дверь в намерении уйти. Но султан вернул их назад.

— Я отнюдь не раскаиваюсь, — заявил он, — что помиловал султаншу. Но поскольку во всех моих деяниях милосердие должно быть неразлучно со справедливостью, завтра же на рассвете я велю повесить предателя, сидящего в моем совете. О том, что все мои советники хором восклицали: «Нуину!», Дуньязада могла узнать только от своего отца или от своего любовника. Вот почему мой визирь и принц Трапезундский будут тянуть жребий, и тот, кто виновен, а может быть тот, кому не повезло, будет казнен согласно законам нашего государства.

Визирь, хорошо знавший жестокий нрав своего господина, при этом приговоре побелел как смерть и, встав на колени, призвал небо, землю, великого пророка и его Коран в свидетели своей невиновности. Но мужественная Дуньязада нисколько не испугалась угрозы султана.

— Ты, государь, скор на жестокие решения и далеко не так скор на доказательства любви, — сказала она. — Меня более всех других должны были бы взволновать слова, только что тобой произнесенные, будь принц Трапезундский или мой отец-визирь виновны. Но я готова принести их обоих в жертву твоему гневу, если еще до того, как окончится моя сказка, ты не признаешь, что это ты сам открыл мне тайну твоего совета, и коли упоминать об этой тайне — преступление, за которое карают смертью, ты заслуживаешь виселицы более, чем твой визирь или принц Трапезундский, которого ты называешь моим любовником.

Услышав дерзкую речь своей дочери, визирь от ужаса лишился чувств, но справедливый султан, точно очнувшись от глубокого сна, сложил руки, потом снял ночной колпак и попросил прощения у Магомета. Потом, трижды потерев своим скипетром нос Дуньязаде, за ней визирю, а за ними — самому себе, он пообещал назавтра проделать то же с принцем Трапезундским. И покончив таким образом со всеобщей амнистией, стал умолять благородную Дуньязаду никогда никому не рассказывать о том, что произошло между ним и ею касательно Нуину. И поскольку было всего три четверти часа пополуночи, султан приказал Дуньязаде рассказывать сказку дальше, и она продолжала так.

Советники стали повторять имя маленьких Нуину, как прежде повторяли имя большого, но тут вспомнили, что Нуину с самого начала поставил условием, чтобы они этого не делали.

Калиф помчался к своей дочери, а Нуину не мог удержаться, чтобы не вылечить всех, кого она ослепила. Число их было велико, но, так как лекарство оказывало свое действие немедленно, он быстро управился с делом. Дворец оглашали крики восторга и благодарности, радость была всеобщей — несчастной была одна только Тернинка.

Как только слух о возвращении Нуину достиг ушей сенешальши, она поспешила уведомить о том Тернинку, и это известие, в другое время несказанно обрадовавшее бы девушку, теперь едва не привело ее в отчаяние. Ей все еще казалось, что ее жестокая соперница и состоящая при ней мавританка сочувствуют ее несчастью. Тернинка упала перед ними на колени, заклиная их сделать так, чтобы Нуину не увидел ее в этом ужасном состоянии. Они ей это обещали, но сказали, что она не может отказаться принять калифа, который с тех пор, как к нему вернулось зрение, жаждет удовлетворить свое любопытство и увидеть особу, которая, по дошедшим до него слухам, красотой не уступает Лучезаре. С этими словами негодяйки, несмотря на протесты Тернинки, стали наряжать ее так, чтобы она казалась еще уродливее.