Французская новелла XX века. 1900–1939
Шрифт:
— Как! — закричала жена. — Что же, теперь, выходит, семеро все равно что шестеро, и мы должны платить каждый год, пока не протянем ноги, по девять франков пятьдесят налога? Не может этого быть! Разве мы виноваты в том, что наши дети растут?
Нуармье долго размышлял.
— Слушай, жена, — сказал он наконец. — Мне пришла в голову одна мысль. Надо заменить нашего ребенка, который не в счет, другим, и, если им так нужны несовершеннолетние, сделаем им живехонько еще одного.
Сабо
Нет, нет, не подумайте, что я явился в Париж обутый в сабо. Но вот из деревни я ушел действительно в сабо.
Давно уже я задумал перебраться на заработки в Париж.
Мать не соглашалась на мой отъезд и следила за мной; она боялась, что я вдруг исчезну, не испросив ее позволения.
Я вставал первым, и мать прислушивалась к моим шагам. Она слышала, как стучат сабо, и думала: «Не уйдет же он в сабо». Если я надевал штиблеты, она, вслушавшись, кричала мне со своей постели: «Куда это ты собрался в штиблетах? Сегодня, кажется, не праздник, ярмарки нет». Я отвечал: «Мама, я иду работать в поле; я надел штиблеты, потому что дождь и в поле, можно увязнуть».
И я уже не смел уйти.
Но однажды утром я вышел из дому с штиблетами под мышкой, стуча как можно громче моими сабо.
Отойдя подальше от деревни, я перебросил через забор, отгораживавший наш луг, свои сабо — в знак прощания — и пустился в путь, на Париж.
Когда мать привела корову на луг, она увидела пару сабо. Сначала она ничего не поняла, стала меня звать, вернулась домой, пошарила, мет ли там моих сабо, а потом, устав искать, уселась в уголок у камина, чтобы наплакаться вволю.
Из книги «Естественные истории»
Охотник за образами
Встает он рано, но отправляется в путь только в такие утра, когда мысли его ясны, сердце чисто и тело легко, как летние одежды. Он не берет с собой ничего съестного. Он пьет по дороге свежий воздух и вдыхает здоровые запахи утра. Свою снасть он оставляет дома. Он широко откроет глаза, — этого достаточно. Глаза у него вместо сетей, и образы в них запутываются сами. Первой попадается в сети дорога, которая показывает свой пыльный скелет, свои булыжники и колеи между двух роскошных изгородей сливовых и тутовых деревьев.
А сейчас он берет образ реки. Она белеет на сгибах и спит под ласковыми ивами. Мелькнет в воде рыбье брюхо, и река блеснет, как будто в нее бросили серебряную монету, а при первых тонких струйках дождя она покрывается гусиной кожей.
Он подбирает образы волнующейся ржи, аппетитной люцерны, лугов, исполосованных ручьями. Он схватывает на лету полет жаворонка или щегленка. Потом он входит в лес. Он и сам не подозревал, что у него такое тонкое обоняние, осязание, слух; он тотчас же пропитывается всеми запахами; он не упускает даже самого слабого звука.
Он начинает чувствовать все слишком остро, почти до боли, до дрожи, что-то назревает в нем, он пугается, уходит из леса и идет в
деревню следом за возвращающимися дровосеками. Одно мгновение он пристально смотрит на солнце, так что глаза вспыхивают огнем, — солнце садится, сбрасывая на горизонте свои сверкающие одежды и рассеянные тут и там облачка.Наконец он возвращается домой, голова его набита до отказа, он тушит лампу и долго-долго, прежде чем уснуть, с наслаждением перебирает в уме образы.
Они вновь послушно возникают в его памяти. Каждый образ, приходя в движение, пробуждает к жизни соседний, толпа их все прибывает, растет. Так вспугнутые куропатки рассыплются и сидят целый день поодиночке, а вечером, укрывшись от опасности, кричат и сзывают друг друга по колеям.
Лебедь
Он скользит по пруду, как белые салазки, от облачка к облачку. Он изголодался по перистым облакам, которые родятся на его глазах, движутся и исчезают в воде. Ему хочется облака. Он нацеливается клювом и вдруг погружает в воду свою шею, одетую в снега.
Потом шея его появляется из воды, как женская рука из рукава.
Ничего.
Он оглядывается: испуганные облака исчезли.
Он озадачен, но только на одну минуту, потому что облака тут же возвращаются, и вот там, где замирает дрожание воды, уже возникает новое облачко. Потихоньку лебедь подплывает на своей пуховой подушке и приближается к нему…
Он утомлен погоней за неверными отблесками, и, быть может, он умрет, жертва иллюзий, так и не поймав ни кусочка облака.
…Но нет!
Каждый раз, когда он погружает голову в воду, он копается в тине и вытаскивает червяка.
И, как гусь, жиреет.
Сверчок
Наступает час, когда, устав от беготни, сверчок-работяга возвращается с прогулки и заботливо наводит порядок у себя в доме.
Прежде всего он расчищает узкие дорожки, проложенные в песке.
Он подпиливает корень высокой травинки, которая его раздражает. Собирает опилки и сметает их с порога своего жилья.
Он отдыхает.
Затем он заводит свои крошечные часики.
Заводит бесконечно. Уж не испортились ли они? Потом он отдыхает немножко.
Он входит к себе и запирает за собой дверь.
Он долго поворачивает ключ в хрупком замке. И прислушивается.
Вокруг все спокойно.
Но он не считает себя в полной безопасности.
И, как будто по скрежещущей цепочке, он спускается глубоко в землю.
Ничего больше не слышно.
В умолкшей деревне тополя вытягиваются в воздухе, как пальцы, и показывают на луну.
Олень
Едва я вступил на лесную просеку, как на другом краю появился он.
Сначала мне показалось, что идет какое-то страшное существо и несет горшок цветов.
Потом я различил маленькое карликовое деревцо с разросшимися ветвями и без листьев.
Наконец показался весь олень, и мы оба остановились.
Я сказал ему:
— Подойди ко мне, не бойся. Ружье у меня так, для виду, чтобы не отставать от серьезных людей. Я никогда им не пользуюсь и пули оставляю в ящике.