Французская поэтика от романтики до постмодернистов

Артюр Рембо (1854–1891)

Мечта о зиме

К ^*** Ней

В вагоне розовом помчим порою снежной На голубых шелках.Нам будет хорошо. Гнездовья страсти нежной Таятся в закутках.Прикроешь веки ты, чтоб в сумраке заката Не видеть средь снеговКривляния теней, гульбы всей черни ада — Злых бесов и волков.Вдруг кожу поцелуй царапнет одичалый.Почувствуют возню букашки этой шалой И шея, и щека.Ты, голову склонив, «ищи» – прикажешь нежно,И будем оба мы разыскивать прилежно Проворного зверька.

Уснувший в ложбине

Прозрачный ручеек поет на дне ложбиныПростой напев траве в лохмотьях из парчи.Сверкает солнца диск с заносчивой вершины —В ложбине свет бурлит и пенятся лучи.Солдатик молодой там спит со ртом открытым,Волною на него накатывает кресс;Высоко облака парят над позабытымПод ливнем световым, пролившимся с небес.Ногами в шпажнике, солдат заснул с улыбкой,Как хворое дитя, и сон такой же зыбкий.Природа, приласкай его во время сна!А ноздри не дрожат и запахам не внемлют,Окинута рука; солдат на солнце дремлетСпокойный. На груди кровавых два пятна.

Вороны

Господь, когда пожухли травы,Когда в унылых деревняхОгонь молитв совсем зачах,Пусть на поникшие дубравыС твоих сияющих высотРой нежных воронов падет.Диковинное войско птичье,Чьи гнезда треплет бурь набег,Неси вдоль пожелтевших рекСвои воинственные кличиК провалам, пропастям, крестам —Слетайся, разлетайся там!Кружите над французским краем,Где мертвые лежат в снегах,И путник остановит шаг,Завороженный диким граем.И воронов угрюмый полкЗаставит вспомнить нас про долг.Но сберегите, о, святые,В заговоренной полумглеПевунью мая на землеДля тех, кого леса густыеОпутали своей травой, —Так безысходен их покой!

Голова фавна

Ларец зеленый в пятнах золотых, —Из утопающей в цветах беседки,Где жаркий поцелуй во сне затих,Глядит безумный фавн, раздвинув ветки,В изысканном узоре из цветов,В зубах своих белейших – с маком алым,Как старое вино темно-багров,Безумный фавн залился смехом шалымИ, словно белка, в глубь ветвей порхнул;Но смех тот с листьев облетел не скоро,Казалось, будто бы снегирь вспугнулЗлатую страсть задумчивого бора.

Млодожены

В окно течет густая синева,Почти нет места – ларчики, баулы!Снаружи кирказоны дом обвили, —От смеха домовых дрожит листва.Конечно, это злые чародеиВиновники разора, мотовства!Повсюду сетки африканской феи —Следы ее интриг и колдовства.Они приходят с видом раздраженнымИ затихают, спрятавшись в буфет.Событий никаких! МолодоженамДо крестных, видно, вовсе дела нет.Здесь вечно ветерок метет, который,Бывает, новобрачного крадет.Случается, и злые духи водПриходят помечтать под сень алькова.Подруга-ночь, о месяц, льющий мед,Собрав улыбки, медью диадемЗаполнит доверху небесный свод.С поганой крысой знаться им затем,Когда не вспыхнет огонек болотный,Как выстрел в предвечерней тишине.Скорее, вифлеемский дух бесплотныйСинь зачаруй в лучистом их окне.

«Апрель тому причина…»

Апрель тому причина —В саду переполох:Навитый на тычины,Безумствует горох.В парах молочно-белыхПриветливый кивокТы видишь поседелыхСвятых иных эпох…От светлых скирд и кроваИх путь лежит далек —Напитка роковогоВедь все вокруг просторный —Ни горний, ни земной! —Туман окутал черный,Как будто мрак ночной.И все-таки остались —Сицилия, Германия,Их уберег печальныйРассеянный туман!

Впечатление

Минует летний день, и вдаль пойду стерней,Исколет ноги мне покошенной травою,И свежесть почвы я почувствую ступней,И всем земным ветрам я головою открою.Все мысли отлетят, умолкнет речь моя,Душа полна одной любовью без границы.Я как цыган уйду подальше от жилья,Так прежде с женщиной, хочу с природой слиться.

Возмездие Тартюфу

Так долго разжигал он сладострастье подМонашеской своей одеждой лицемера.Шагал он как-то раз, беззубо скаля рот,До мерзости слащав, пуская слюни веры.Шагал он как-то раз, вдруг – Боже! – некто злой,Карающей рукой схватив его за ухо,Упреками хлеща, тотчас сорвал долойМонашеский покров с откормленного брюха:Возмездие!.. Когда слетел его наряд,Отпущенных грехов своих несчетный рядОн в сердце перебрал, как будто зерна четок.Разоблачен, убит – теперь он тих и кроток,Довольствоваться рад и парою манжет.– Глядите-ка, Тартюф до ниточки раздет!

Шкаф

Милейший старичок – старинный шкаф дубовый,Его мореный дуб так пахнет стариной.Лишь дверцы отвори, и запах по столовой,Как старое вино прокатится волной.Хранится много лет в нутре его бездонном,Где ленты, кружева, пахучее тряпье,И бабушки моей косыночка с грифоном,И простыни, и дрань, и детское белье.А в темных закутках, глубинах потаенных,Где завитки волос хранятся в медальонах,Стоит медвяный дух засушенных цветов.Предания хранишь ты в полостях просторных.Ты их всегда и всем повествовать готовСкрипением своих массивных дверец черных!

Макс Жакоб (1876–1944)

Разрушен прежний мир

Под мысом прошлого – необозримы воды,гляжу я, как любовь уносит вдаль пассат,толпа, чем полнятся мои ночные годы,рассеялась. Опять уперт в былое взгляд.На дивных островах, в душе запечатленных —веселье властное и царственный покой.Так резво кони мчат моих годов зеленых,звучит в моей душе их цок по мостовой.Из речи и ветров я выткал покрывало —скрывающий грехи унылый воротник.Акрополь им укрыл до крайнего портала,а мой пернатый шлем к сырой земле поник.Что, власть или земля тебя манит сильнее?Готов расстаться ли ты с кожей и страной?Чтоб мой пернатый шлем поднять, склонились феи,мне душу исцелит их поцелуй стальной.О как печально и покойно дуновенье,пахнувшее невесть с каких концов земли,струится над водой унылый день паденья,разрушен прежний мир, снастите корабли.

Тысяча сожалений

Я вновь тебя обрел, Кемпер, где зародились мои пятнадцать первых лет,Но не умею обрести я слезы.Уже предместья нищие, а слез все нет как нет,А мне б рыдать, пока не скрыли их березы.Тут все так скудно и убого стало ныне,Пришелец я на каменной чужбине.Мои друзья – в Париже, я для нихОбязан кипу сочинить крошащих сучья книг,Так, чтобы сосны тощие воображеньяНеслись в тоске и радости движенья.Я будто мраморный. В любителе искусств,Во мне теперешнем уж нет обычных чувств;Вернувшись в этот край, который мне знаком,Я ощутил себя здесь чужаком,Я жду здесь от людей лишь только неприязни.Но холоден и сам – и нету худшей казни.