Французский поцелуй

Зайдя к себе в квартиру, она заперла дверь на засов. Сив сразу же направился к дивану и рухнул на него. Диана стянула с него сонного пиджак, развязала галстук, расстегнула пуговицу на рубашке, потом набросила на него легкое покрывало. Прежде чем распрямиться, она поцеловала его в губы.

Потом прошла в спальню и разделась сама. Обычно она спала телешом, но сейчас, поскольку здесь был Сив, она напялила на себя безразмерную футболку и легла в постель, глядя в потолок, усиленно пытаясь заснуть. Но сон не шел. Она чувствовала присутствие Сива и это действовало на нее, как магнит или как горячая печь, заставляя ее тело свербеть и мышцы самопроизвольно сокращаться.

Когда она почувствовала, что у нее начало свербеть и между ногами тоже, она не выдержала и вскочила с кровати. Пошла на свою крошечную кухню и заварила жасминовый чай. Прихлебывая из чашки, пошла в гостиную. Она уже давно махнула рукой на свои апартаменты, которые больше были похожи на книжный развал на Стрэнде, чем на квартиру. Книги стояли рядами на полках, высились грудами на всех предметах мебели и даже на полу. Единственными украшениями гостиной были японские кимоно и веер, висевшие на стенах друг против друга.

Подвинув стопку книг, она освободила себе немного места на подоконнике.

Поскольку ее взгляд постоянно возвращался к спящему Сиву, она стала усилием воли переводить свои мысли в другое русло. Два трупа в Коннектикуте. Она снова увидела под беспощадным светом ламп, заливающим площадку над канавой, отрубленную голову, обрубок шеи, кожу по краям такую волнистую, как... как что? Что ей этот срез напоминает?

Что-то напоминает, такое знакомое...

Она смотрела, как спокойно вздымается грудь спящего Сива, и память ее снова и снова возвращала ее к этой заковыке. Что это такое? Какая-то темная и зловещая ассоциация, притаившаяся глубоко в подсознании.

Ее взгляд упал на толстенный том под заглавием «Секреты самураев: боевые искусства феодальной Японии». То темное и зловещее снова начало ускользать, едва приблизившись к кромке сознания. Она взяла книгу с полки и начала лихорадочно листать ее.

У нее было много книг о восточном холодном оружии, оставленных ей в наследство бывшим ее дружком по имени Кен, помешанном на этом деле. «Японские клинки — это почти одушевленные существа», — сказал он ей как-то. По его словам, чтобы изготовить такой клинок, надо множество раз отпускать заготовку, сворачивать ее пополам и снова ковать, пока ее поперечное сечение не примет вид рулета, состоящего из десяти тысяч слоев. Такой клинок будет настолько гибким, что его можно согнуть пополам, — и он не сломается. А лезвие его такое тонкое, что, если смотреть на него в упор, то оно делается буквально невидимым. А уж прочность его и вовсе невообразимая: проходит сквозь стальные доспехи и человеческие кости и сухожилия, как сквозь масло. Все это делает японские клинки идеальным боевым оружием.

Диана вдруг оторвала взгляд от страниц книги и перевела его на стену над диваном, на котором спал Сив. На стене красовался раскрытый веер с нарисованной на нем идиллической сценкой: маленькая птичка над цветущей веткой сливы. Ей очень нравился этот веер. Молодец Кен, что вспомнил о ней и прислал ей его в подарок.

Кен больше всего на свете любил холодное оружие. Когда Диана познакомилась с ним, он потратил уже лет десять своей жизни, пытаясь разгадать тайны японского клинка. В конце концов, разочарованный, он собрал свои манатки и махнул в Японию, где поступил в ученики к последнему великому оружейнику, семидесятипятилетнему старцу, на которого в Японии смотрели, как на живое национальное достояние.

Увлечение Кена передалось и Диане, которая тоже собрала небольшую, но ценную коллекцию ножей. И вот теперь, листая книгу и прихлебывая из чашки жасминовый чай, она вдруг вспомнила нечто, сказанное ей однажды Кеном. Большинство людей — и даже коллекционеров — говоря о японском холодном оружии, имеют в виду катана,мечи и танто,ножи. Однако самую большую выдумку и изобретательность японские оружейники проявили, создавая специализированное оружие.

Диана опять посмотрела на японский веер: какой он широкий, какой красивый, какие тщательно продуманные пропорции! И вдруг холодок пробежал по всем ее членам. Вот она, та темная и зловещая ассоциация, что все ускользала от нее! Прямо перед ней!

— Господи Иисусе! — прошептала она, вспоминая волнистую линию среза на шее у обоих людей, убитых в Нью-Ханаане, и обратилась к разделу книги, посвященную боевым веерам.

Вот оно что! Теперь она знала, каким образом убит брат Сива!

Она посмотрела в ту сторону, где спал Сив, но не решилась разбудить его. Он так вымотался, что у него даже лицо подтянуло. Краше в гроб кладут. Сейчас для него сон куда важнее, чем ее откровения. И ей бы тоже не мешало поспать. Она сомкнула ресницы, но сна, как и прежде, ни в одном глазу.

А Сив, который спал на ее диване, такой близкий и такой далекий, летел на крыльях сна, легкий как пушинка, в ту страну, где перемешано то, что видишь так часто, с тем, чего не видал никогда.

Он и Доминик снова вместе. Годы разлетелись, как голуби, по поднебесью, курлычут, невидимые, в зарослях кустарника. Братьям снова по двадцать лет, снова идут они страшными, как тяжелый наркотический сон, тропами нескончаемой Вьетнамской войны. Кровавое марево застит солнце. Вьетнам — единственное место в мире, думает Сив, где небо желтого цвета.

Сив и Дом в черных гимнастерках Красных Кхмеров переходят через границу между Вьетнамом и Камбоджей. Никто не знает, где они и чем занимаются даже в штабе думают, что они просто прочесывают близлежащие районы на предмет диверсантов. Но у них особое задание, о котором ничего не знают в их штабе.

И о нем сейчас думают они — не о вьетконговцах, не о Красных Кхмерах. О нем они говорят сейчас, за спиной командира.

Все они вызвались в этот рейд добровольцами, они сами напросились на эту вылазку в неизвестность. И эта кишащая змеями, мутная река, через которую они сейчас переправляются, служит естественной границей между двумя странами. Во Вьетнаме они всегда сумеют объяснить любые свои действия. Эта страна — сумасшедший дом, и любые действия, способствующие уменьшению количества умалишенных, — во благо. Но Сив знает, что на том берегу все будет куда сложнее. Там Камбоджа, нейтральная страна, где они не имеют права находиться, и где их без всяких разговоров поставят к стенке, если застукают.

Они спускаются по скользкому берегу, ноги вязнут в зловонной тине. Вода илистая, совсем непрозрачная. Это цвет, думает Сив, который принимают глаза человека после его смерти. Люди устали, взвинчены, угрюмы. Местные предупреждали их, что в это время года реки вздуваются и что вода будет им по шейку, но она, слава богу, пока не достигает и пояса. Это начало, думает Сив. А каков будет конец?

Внезапно Дом, который идет впереди, поскальзывается. Сив пытается подхватить брата под руку, но тоже теряет равновесие и оба они оказываются на четвереньках. Вода им под подбородок. Она переливается всеми цветами радуги, как хвост павлина. Они отплевываются и откашливаются.

Сив уже почти встал на ноги, как вдруг перед самым его носом образуется маленький водоворот, и вода моментально светлеет, светлеет, — и вот она уже почти прозрачна, и он видит, что на дне. А потом — как будто ставни в окне вдруг захлопнули — вода опять непрозрачна, и Сив, чувствуя, как тошнота подходит к горлу, не знает, верить ему или не верить в то, что на мгновение открылось его взору.

Как ни противно ему, он все-таки заставляет себя вытянуть руку и коснуться дна. Ощущение подтверждает то, что видели глаза. Его дрожащие пальцы касаются не илистого дна, не камней, а постоянно натыкаются на человеческие останки: гнилое мясо, внутренности, сухожилия и кости, объеденные дочиста речными жителями.