Французский жених, или Рейтинг одиноких мужчин

Я встаю, решительно откинув одеяло, и шлепаю в ванную. Там я включаю воду, попеременно то горячую, то холодную, меня бросает из объятий влажного липкого пара под струи изуверски-ледяного душа, и я постепенно прихожу в себя. Я стою под душем и яростно тру тело мочалкой, словно хочу содрать с себя кожу и под ней обнаружить другую – более грубую, прокопченную, даже не кожу, а шкурку.

Мне двадцать семь лет. Гени – нет. И я должна наконец взять свою жизнь в свои руки. Я должна сама отвечать за все: за собственное настроение, работу, интересы, романы, а теперь – еще и за собственную безопасность.

Я должна быть сильной, ловкой, смелой и хладнокровной. Сейчас я страшно жалею, что не записалась в свое время на какие-нибудь курсы восточных единоборств или, на худой конец, рукопашного боя. Сейчас мне бы это очень пригодилось. И еще – стрельба в тире…

Я очень многое упустила, даже не сумела вовремя поставить точку в своем романе с начальником, ненужном и обременительном. Но теперь все будет по-другому. И никто больше не сможет, не посмеет распоряжаться моей жизнью, временем и нервами без моего на то высочайшего соизволения! Я просто этого не допущу.

Мне кажется, что во мне просыпается Геня – молодая, отчаянная. Я всегда хотела походить на нее. Не на свою мать, осевшую во Владимире с алкашом-осветителем, или на отца, безвольного человека, которым каждый вертел как хотел, а именно на Геню, чье «да», равно как и «нет», всегда звучало предельно веско и бесповоротно.

Мне становится весело, и я громко пою какие-то старые песни. После часового пребывания в ванне я вылезаю из нее, накинув роскошный белый, как снег в Арктике, халат и определенно чувствую себя другим человеком.

Если надо начать жизнь снова, то сегодняшний вечер – самый подходящий для этого момент. Мне хочется курить, пить кофе и мартини…

Я решилась вызвать Валентину. Вместо нее трубку снял мужчина с глубоким звучным голосом:

– Алло?

– Алло!

– Вы говорите по-французски?

– Да.

– Пожалуйста, кофе, сигареты и коньяк в мою комнату, – в последний момент я заменяю мартини на коньяк.

– Что именно? Какие сигареты? Какой коньяк? Кофе с молоком или без?

– Ну… – на ум мне ничего не идет, кроме Пашиного «ЛМ», именуемого в просторечии «любовью мента», и вечных Светкиных «Море» с ментолом. В пухлых Светкиных пальчиках тонкая сигарета выглядит как заиндевелая спичка. Господи, какие сигареты курила недавно героиня-содержанка в одном фильме? Такие, коричневые… «Давидофф», «Данхилл»?

– «Давидофф-лайт». И «Камю». Коньяк «Камю».

– Я понял.

– И кофе по-венски. Со сливками.

– Через десять-пятнадцать минут все будет готово.

Повесив трубку, я улеглась на кровать. Когда раздался осторожный стук в дверь, я крикнула:

– Входите!

Официант вкатил тележку.

На круглом серебряном подносе стояла пузатая коричневая бутылка коньяка, чашка кофе с шапкой кремовых сливок и лежала пачка сигарет и серебряная зажигалка. Умеют жить господа!

– Что-нибудь еще нужно?

– Пока нет. Спасибо.

Официант удалился.

После трех рюмок коньяка и чашки кофе с густыми, тающими во рту сливками («Давидофф-лайт» я так и не осилила – с трудом выкурила половину сигареты), жизнь показалась мне другой – более простой и какой-то более определенной.

Пусть я не знаю, кто мне друг, а кто – враг. Но теперь мне известно главное: я готова отвечать за себя! А остальное – уже неважно.

В голове шумело, там словно взрывались маленькие фейерверки. Я напилась почти до потери памяти – чего и хотела.

Мне нужно было отключиться, притупить страх и снять напряжение.

Я натянула на голову одеяло и через пару минут уже спала.

* * *

– Через пятнадцать минут вас ждет Константин Диодорович. – Пермяк смотрел не на меня, а куда-то мимо. Я не была финансовым тузом, крутой бизнес-вумен, женой олигарха или, на худой конец, его содержанкой. Я была никто и, по мнению Пермяка, не заслуживала его внимания. Он общался со мной, отмеряя слова, словно отрезал ткань – по сантиметрам, не больше и не меньше заданных параметров.

– Хорошо. – Я сменила позу и положила ногу на ногу.

В той, другой жизни я бы задала ему кучу вопросов, стесняясь и запинаясь. Как жалкая собачонка, трясущаяся от холода. Сегодняшняя Кристина Браускните-Добржевская так себя вести не могла. По определению.

Левая бровь Пермяка слегка дрогнула. Наверное, я его удивила. Но как хорошо вышколенный служака он не мог продемонстрировать мне свою реакцию – для него это было бы непозволительной роскошью.

После завтрака я сидела в светлом полукруглом небольшом зале, замыкавшем длинный холл. Окна были высокие, с полукруглыми арками, и свет лился в зал прямо с неба – легкий, бледно-голубой. На полу лежал красный, с простым орнаментом ковер, на котором стоял прямоугольный низкий столик, и на нем – ваза с фруктами, как на голландском натюрморте. Красиво-картинные фрукты – прозрачные виноградины, крепко налитые яблоки и персики с бархатными бочками.

Пермяк стоял у стены, всем своим видом выражая нетерпение, – он был на стреме, как верный пес в ожидании хозяина.

Шаги раздались откуда-то сбоку – четкие, собранные. Пермяк подтянулся и весь подался вперед, я же, напротив, откинулась на спинку кресла. Несмотря на мое внешнее хладнокровие, в душе плескалось волнение, я не знала: что мне скажет Колпачевский и как мне вообще себя с ним вести?

«Если не знаешь, что делать в какой-либо ситуации, – будь естественной», – вспомнила я совет Гени.

Дверь распахнулась с легким стуком, и показался высокий парень в сером костюме – бесстрастный, с отточенными, как у робота, движениями. За ним – Константин Диодорович: невысокий, с окладистой черной бородой, в пиджаке бежевого цвета и в светлой рубашке с расстегнутой верхней пуговицей.

Замыкал сие шествие еще один телохранитель. Колпачевский обвел нас бесстрастным взглядом и остановил его на Пермяке. Тот шагнул вперед, и я автоматически встала с кресла.

– Кристина Яновна, – отрапортовал Пермяк. – Из арт-агентства «Верея».

Колпачевский кратко кивнул, и я поняла, что наше знакомство состоялось. Он сел в кресло, услужливо подвинутое одним из охранников, я опустилась на свое место, и теперь нас разделяло расстояние примерно в пять метров.

Константин Диодорович сложил руки домиком и откашлялся. Выглядел он неважно: глаза его были припухшими, а цвет лица – желтовато-серым.

– Я хочу сформулировать перед вами задачу. – Он замолчал. Где-то слышались звуки рояля. – Вам нужно осмотреть мою коллекцию. Внимательно, – он снова замолчал. – На предмет подлинности картин. Если вам что-то покажется подозрительным или сомнительным – скажете об этом ему, – он качнул головой в сторону Пермяка. – Пожалуй, это все, что от вас требуется.