Франклин Рузвельт

Единственным из авторов, решительно утверждавшим, что Мисси была любовницей Франклина и у них были «полностью семейные отношения», являлся сын Рузвельта Эллиот ^{156} . Скорее всего это соответствовало действительности. Во всяком случае Эллиот как-то случайно увидел Мисси сидящей на коленях у отца, в его нежных объятиях, о чем он через много лет поведал автору одной из книг о Рузвельте ^{157} . В Белом доме ее спальня находилась рядом со спальней шефа. Объясняли это просто — президенту в любую минуту могла понадобиться секретарша, чтобы продиктовать какой-нибудь важный документ.

По всей видимости, подлинных сердечных привязанностей у Рузвельта больше не было. Он не утратил мужских качеств, оставался сексуально активным, однако его связи с женщинами, обычно из числа обслуги, но подчас и из высших кругов, были непрочными, кратковременными. Они скорее всего служили просто удовлетворению физической потребности и в какой-то мере психологическому осознанию того, что хотя бы в этой важной жизненной области у него всё в порядке, что констатировали и врачи, в частности Р. Лоуэтт.

Откровенные до цинизма воспоминания оставила одна из любовниц Франклина Дороти Шифф, являвшаяся издателем газеты «Нью-Йорк пост». Уже в преклонном возрасте она рассказывала своему биографу Джеффри Поттеру о своих периодических встречах с Рузвельтом в разные годы, в том числе во время его президентства: «Видимо, меня считали очень сексуальной в те дни, и он очевидно видел во мне только объект для секса. Это был приятный в общении и очень сексуальный мужчина, который жил в изолированном мире и искал такую женщину, которая могла бы и возбуждать его, и составлять ему компанию. Он был нежен, но довольно силен и откровенен, и всё у него — кроме ног — было весьма прочным… Я оставалась с ним, потому что президенту Соединенных Штатов нельзя отказывать… Кроме того, мне никогда не было так приятно». Миссис Шифф убеждала автора книги, что ее муж, брокер недвижимости Джордж Беккер, хорошо знал о их встречах в Гайд-Парке: «Джордж рассматривал это как своего рода право сеньора, когда хозяин поместья обладает женой [вассала]. Он гордился этим, и это создавало ему огромный престиж среди друзей» ^{158} .

Трудно сказать, в какой степени эти воспоминания являлись плодом воображения пожилой дамы, а в какой соответствовали действительности, но представляется, что зерно истины в них было, принимая во внимание натуру Франклина.

* * *

Вернемся, однако, к началу 1920-х годов. Через некоторое время, когда Франклин Рузвельт стал постепенно возвращаться к общественной жизни, возникла проблема: как организовывать его выступления, чтобы слушатели не догадывались о его состоянии. Стальные рельсы-опоры, умело спрятанные под брюками, давали возможность стоять за кафедрой, хотя Рузвельт невероятно утомлялся. Но он даже научился жестикулировать одной рукой, в то время как другая прочно опиралась на трибуну Значительно большие трудности представляло само продвижение к сцене или трибуне. Обычно Рузвельта приводили в зал значительно раньше намеченного мероприятия, трибуну устанавливали таким образом, чтобы он мог оказаться за ней, не затрачивая усилий и почти не передвигаясь.

Но всё это, как оказалось, были тщетные потуги. Началось с того, что всеобщую критику вызвал возмутительный факт: Рузвельт не поднимался на ноги при исполнении национального гимна. Вначале пытались отделаться какими-то не очень вразумительными объяснениями о легком заболевании, но вскоре пришлось официально признать, что Франклин Рузвельт — инвалид, страдающий неизлечимой болезнью. Его друг Гарольд Икес рассказывал, что был буквально шокирован, когда впервые увидел, как слуги волокли Франклина из машины подобно мешку картофеля ^{159} .

Так или иначе, но с августа 1921 года Франклин Делано Рузвельт мог в основном передвигаться в инвалидной коляске и на костылях, опираясь на руку помощника, или же стоять с помощью металлических рельсов-обручей, плотно облегавших нижнюю часть тела.

И тем не менее после первых недель отчаяния у него стала возрождаться надежда. Временами прорывались те мальчишеские черты, которые многие современники отмечали даже у Рузвельта-президента. Вопреки неутешительным медицинским прогнозам, он в глубине души верил, что появятся какие-то новые чудодейственные средства, которые позволят ему вновь стать «нормальным человеком». Эта вера являлась той основой, на которой возобновилась общественная активность буквально с первых месяцев после заболевания. Поразительно, но ни ипохондриком, ни мизантропом Рузвельт не стал.

Правда, широкомасштабные политические цели он на некоторое время оставил. И в самом деле, казалось, что человек, сидящий в инвалидном кресле, просто неспособен вести динамичные сражения за высокий государственный пост.

В самом лексиконе американской политической жизни такого рода борьба постоянно отождествлялась (и отождествляется поныне) с мобильностью, соревновательностью, спортивными достижениями. Претендующие на крупный выборный пост включаются в «гонку». О тех, у кого больше шансов выиграть, говорят, что они «передовые бегуны», об аутсайдерах — что «их ноги остановились». Пары кандидатов (например на посты президента и вице-президента) называют «бегущими спутниками» или «бегущими сотоварищами». Президента, покидающего свой пост вследствие победы на выборах другого кандидата, именуют «хромой уткой».

В первые годы болезни Рузвельт, не оставляя политических планов, надеялся к ним возвратиться после выздоровления. Октябрем 1925 года датировано письмо другу студенческих лет Луису Вееле, в котором он делился планами на будущее: «Я должен отвести еще по крайней мере два года на то, чтобы опять овладеть своими ногами. Пока я могу передвигаться только с большими трудностями, со стальными прутьями и костылями, к тому же меня должны носить по лестницам, в машину и из нее и т. д. Такая ситуация, конечно, невозможна для кандидата. Однако я многое уже приобрел и надеюсь, что через год смогу ходить без обручей, а потом отказаться от костылей, используя только трость, и, может быть, избавлюсь также и от нее» ^{160} .

Этот человек всячески стремился продемонстрировать свою волю — подчас даже случайным посетителям. Сохранилось свидетельство некоего священника (в документе даже не обозначено его имя), который посетил Рузвельта в Гайд-Парке, когда он только начинал овладевать искусством хождения. Франклин сидел в кресле, средств передвижения рядом с ним не было. Зашел разговор о какой-то книге. Внезапно хозяин сполз с кресла на пол, на четырех конечностях подобрался к книжным полкам, нашел нужную книгу, опираясь одной рукой о пол, другой поднес книгу ко рту, зажал ее зубами и таким же образом возвратился на место. «Зачем вы это сделали?» — спросил посетитель. «Чтобы показать, что я могу», — последовал ответ ^{161} .

Болезнь круто изменила весь образ мыслей Рузвельта. Раньше это был преуспевающий человек, которому всё давалось легко благодаря находившимся в его распоряжении немалым денежным средствам, природным способностям, великолепной памяти, дару живого слова, своего рода оппортунистическому отношению к житейским, служебным, политическим проблемам — использованию любых возможностей для упрочения своего влияния; при этом он, разумеется, постоянно отдавался делу, прикладывал максимум усилий для решения стоявших задач.

Но теперь созревал другой Рузвельт — человек, способный преодолевать тягчайшие трудности, познавший жизненные невзгоды и способный не только сочувствовать другим, но и стремиться оказывать им активную помощь. Во время выступления Элеоноры Рузвельт в городе Акрон, штат Огайо, был задан вопрос: «Как вы думаете, повлияла ли болезнь вашего мужа на его ментальность?» Та ответила: «Да, я рада, что вы это спросили. Мой ответ: да. Каждый, кто претерпел такое страдание, безусловно будет больше симпатизировать человечеству и понимать его проблемы» ^{162} . Конечно, далеко не всегда личные страдания приводят к такому результату. Но в отношении супруга Элеонора была совершенно права.