Франклин Рузвельт

В своей неофициальной пессимистической оценке Рузвельт оказался прав. В сентябре 1933 года Германия отказалась от участия в конференции по разоружению, а в октябре покинула Лигу Наций. Приходилось расставаться с платоническими, утопическими мечтаниями и проводить политику реалий.

* * *

Проявлением существенной активизации внешней политики сразу же после прихода Рузвельта в Белый дом явилось установление дипломатических отношений с СССР.

Будучи искренним приверженцем свободного предпринимательства, теперь, правда, под государственным контролем и осторожным регулированием, Рузвельт с интересом наблюдал за социальными экспериментами в России, однако отнюдь не разделял восторгов левой западной интеллигенции, в том числе и американцев, например писателей Эптона Синклера и Теодора Драйзера, по поводу социалистической перестройки общества.

Американскому президенту были чужды формы организации общества, которые практиковались в России со времени Октябрьского переворота 1917 года: господство государственной собственности, которое слегка ослабело в годы нэпа, но было полностью восстановлено во время индустриализации 1930-х годов; насильственная, кровавая коллективизация сельского хозяйства; всевластие одной партии и официальной идеологии, вторжение государства в частную жизнь людей, атмосфера страха и террора — всё то, что уже тогда стали именовать тоталитарной системой.

Неприятие большевистских реалий предопределило тот факт, что США не последовали примеру многих других стран, которые в 1924—1925 годах официально признали СССР и обменялись с ним дипломатическими представительствами. Вторым камнем преткновения являлись долги России Соединенным Штатам: хотя они и были небольшими, республиканские администрации считали их уплату предварительным условием вступления в переговоры о восстановлении официальных отношений.

Но Рузвельт был политиком-реалистом. Он подходил к проблеме взаимоотношений с СССР с геополитических позиций, видя в мощном восточном государстве возможного союзника в противодействии японской, а затем и германской агрессии. Немаловажными были и экономические соображения.

Во время своей первой предвыборной кампании по тактическим соображениям Рузвельт ничего не говорил о признании СССР, вообще не упоминал о нем. Но в октябре 1932 года, отвечая на вопрос редактора только что созданного формально беспартийного, но фактически финансируемого СССР и издаваемого коммунистами журнала «Soviet Russia today» («Советская Россия сегодня») Джессики Смит о перспективах признания СССР, кандидат на высший государственный пост обещал изучить эту проблему и подойти к ней объективно ^{370} .

В США с 1924 года в качестве неофициального советского представительства действовал так называемый Амторг — акционерное общество, являвшееся посредником в экспортно-импортных операциях СССР в США. По заказам заинтересованных организаций Амторг закупал оборудование, принимал товары, организовывал их отправку Одновременно он был базой тайных агентов иностранного отдела ОГПУ, подчас успешно внедрявшихся в американские военные и иные структуры ^{371} .

Американский бизнес считал — и президент с ним согласился, — что установление дипломатических отношений значительно расширит советский рынок для промышленности США. Обсудив со своими советниками вопрос о курсе в отношении Советского Союза, президент уже в первые недели своего пребывания в Белом доме пришел к выводу, что США многое теряют, не имея официальных контактов с СССР.

Почти через 12 лет, 21 октября 1944 года в речи перед членами Ассоциации внешней политики, а затем на Ялтинской конференции глав трех держав Рузвельт напомнил о своей инициативе по признанию СССР, причем сделал это в свойственной ему непринужденной манере, подчеркнув исключительно личную инициативу и вроде бы спонтанный, эмоциональный характер самого признания. Он сообщил, что в 1933 году его жена посетила урок истории в какой-то американской школе. В классе висела карта, на которой большое пространство на востоке Европы и в значительной части Азии не имело никакого названия, представляя собой белое пятно. Учитель пояснил, что руководство школы запретило ему что-либо говорить о государстве, находящемся на месте пятна. Якобы именно этот эпизод подтолкнул президента к признанию СССР, к тому, чтобы на карте появилась страна, с которой США общались бы на равной основе. Рузвельт продолжал: «В течение шестнадцати лет до события, о котором сейчас идет речь, американский и русский народы не имели никаких каналов для практического общения между собой. Мы восстановили эти каналы» ^{372} .

Неизвестно, имел ли место такой случай на самом деле или был очередной фантазией Рузвельта. Причины признания, разумеется, были совершенно иными — лежали в политической плоскости, были связаны с заинтересованностью США в привлечении СССР к системе коллективной безопасности и развитии с ним экономических отношений.

Вначале вновь были предприняты очень осторожные действия. Рузвельт поручил министру финансов Г. Моргентау вступить в контакте Борисом Евсеевичем Сквирским — советским деятелем, являвшимся с 1923 года полуофициальным лицом, именовавшимся «дипломатическим агентом» Наркомата иностранных дел СССР Ссылаясь на свое «личное мнение», Моргентау поинтересовался, не следует ли США послать своего торгового представителя в СССР. Сквирский заявил, что устойчивые связи между обеими странами могут быть созданы лишь на твердой юридической базе, которую может дать установление дипломатических отношений в полном объеме. 1 апреля 1933 года «дипломатический агент» послал телеграмму начальству: «Авторитетные представители агентства Юнайтед Пресс, не указывая источника своей информации, в частном разговоре заявили, что, по последним сведениям, президент будто бы решил признать СССР месяца через два, без всякой комиссии и обследования и без всякой “паблисити”. Не исключается, однако, возможность дальнейшей задержки» ^{373} .

Рузвельт продолжал осторожничать. Прежде чем предпринять какие-либо дальнейшие действия, он поручил в срочном порядке провести опрос общественных деятелей, проследить за реакцией средств массовой информации, осуществить выборочное обследование мнения рядовых граждан. Результаты были сходными — большинство американцев высказывались за установление отношений с СССР в той или иной форме. 17 октября Сквирский телеграфировал в Наркоминдел, что Рузвельт собирается скоро признать СССР. «Получаемые мною сведения говорят о серьезности намерений Рузвельта. Избранный им путь разговоров для получения заверений объясняется желанием “успокоить оппозицию”» ^{374} .

Рузвельт, нередко колебавшийся и проявлявший нерешительность, умел, когда было необходимо, быстро переходить к действиям. Последовало его письмо председателю Центрального исполнительного комитета СССР от Российской Федерации, «всероссийскому старосте» М. И. Калинину Сталин немедленно дал директиву председателю Совнаркома В. М. Молотову ответить согласием и заявить о намерении послать «своего человека для разговора с Рузвельтом». «Лучше будет послать Литвинова», — добавил Сталин. Политбюро сразу утвердило наркома иностранных дел Максима Максимовича Литвинова главой делегации на переговорах с американским президентом.

Правда, сам Литвинов считал, что ему нецелесообразно участвовать в них. Он отправил в Гагру, где «вождь» пребывал на отдыхе, телеграмму: «Переговоры будут вестись в обстановке бешеной кампании мобилизованных сил враждебных нам организаций, к давлению которых Рузвельт весьма чувствителен. Мое личное участие в переговорах может быть истолковано как наша чрезвычайная заинтересованность и готовность на большие уступки… Возможно, что переговоры придется прервать, и тогда я поехал бы в случае возобновления». Но решение Сталина не изменилось. «Настаиваем на посылке Литвинова», — написал он Кагановичу 17 октября ^{375} .

По официальным каналам соответствующее предложение было передано американскому президенту.

Тотчас из Вашингтона было послано приглашение Литвинову прибыть в США для переговоров. Они состоялись 8—16 ноября. 10 ноября Литвинов был дважды принят Рузвельтом. Они договорились называть друг друга по имени, беседуя с глазу на глаз (Литвинов свободно владел английским языком, так как до 1917 года много лет в качестве эмигранта жил в Лондоне и был женат на англичанке), чтобы, как высказался Рузвельт, «поругаться немного» ^{376} . Президент обсуждал с послом вопросы религиозной терпимости, российских долгов и др. Любопытно, что Рузвельт, всячески желая проявить добрую волю, начал первую беседу с признания законности советских контрпретензий, связанных с ущербом, причиненным участием США в интервенции на Дальнем Востоке во время Гражданской войны ^{377} . Главным, разумеется, было то, что удалось договориться о восстановлении дипломатических отношений, о чем пресса сообщила 17 ноября, уже после отъезда советского наркома.