Фремен Смилла и её чувство долга

Он подогревает в духовке длинный батон и насыпает в ручную мельницу перец.

– Это своего рода безумие. Потому что иррациональные числа бесконечны. Их нельзя записать. Они вытесняют сознание в область безграничного. А объединив иррациональные числа с рациональными, мы получаем действительные числа.

Я вышла на середину кухни, чтобы было больше места. Редко получаешь возможность выговориться перед своим ближним. Как правило, надо бороться за то, чтобы получить слово. А для меня это важно.

– Это не прекращается. Это никогда не прекращается. Потому что теперь мы сразу же присоединяем к действительные числам мнимые – квадратные корни из отрицательных чисел. Это числа, которые мы не можем представить себе, числа, которые не может вместить в себя нормальное сознание. А если мы к действительным числам прибавим мнимые, то получим систему комплексных чисел. Первую систему счисления, в пределах которой можно удовлетворительно объяснить формирование кристаллов льда. Это как большой, открытый ландшафт. Горизонты. Ты идешь к ним, а они все отодвигаются. Это Гренландия, это то, без чего я не могу! Вот поэтому я не хочу, чтобы меня посадили за решетку. Я останавливаюсь перед ним.

– Смилла, – говорит он. – Можно я тебя поцелую?

У всех нас есть определенное представление о себе. Я всегда казалась самой себе этакой бой-бабой, которая за словом в карман не лезет. Но тут я не знаю, что сказать. Я чувствую, что он меня предал. Слушал не так, как должен был слушать. Что он обманул меня. С другой стороны, он ничего особенного не делает. Он мне не мешает. Он всего лишь стоит перед дымящейся кастрюлей и смотрит на меня.

Я не нахожу, что сказать. Я просто стою, совершенно не представляя, как мне себя вести, и это мгновение тянется, но потом оно, к счастью, проходит.

– С-счастливого Рождества.

Мы поели, не обменявшись ни словом. Отчасти потому, что невысказанное прежде все еще висит в воздухе. Но в основном потому, что этого требует суп. За этим супом невозможно беседовать. Он взывает из тарелки, требуя от нас безраздельного внимания.

Так же было и с Исайей. Случалось, что когда я читала ему вслух или слушала с ним сказку “Петя и волк”, мое внимание что-нибудь отвлекало, и мыслями я уносилась далеко. Спустя какое-то время раздавалось покашливание. Дружелюбное, направляющее, выразительное покашливание. Оно значило примерно следующее: Смилла, ты грезишь наяву.

Точно так же с супом. Я ем из глубокой тарелки. Механик – из большой чашки. У супа вкус рыбы. Вкус глубокого Атлантического океана, айсбергов, водорослей. Рис напоминает о тропиках, о гребенчатых листьях банановой пальмы. О пребывающих в постоянном движении рынках пряностей в Бирме. Мое воображение уносит меня далеко.

Мы пьем минеральную воду. Он знает, что я не пью спиртное. Он не спрашивал, почему. Он вообще никогда не задавал мне никаких вопросов. За исключением того вопроса несколько минут назад.

Он откладывает ложку.

– Тот корабль, – говорит он. – Модель корабля в комнате Барона. По виду он очень дорогой.

Он кладет передо мной напечатанную брошюру.

– Тот ящик у него в комнате, в котором он сделал дырки, это коробка от корабля. Там я и нашел ее.

Почему я сама ее не заметила?

На обложке написано: “Арктический музей. Теплоход Криолитового общества «Дания» Йоханнес Томсен”. Масштаб 1:50.

– Что такое Арктический Музей? – спрашиваю я. Он не знает.

– Но на коробке был какой-то адрес.

Он вырезал его оттуда ножом. Наверняка, чтобы избежать орфографических ошибок. Теперь он кладет его передо мной.

"Адвокатская контора Хаммер и Винг”. И ее адрес на Эстергаде, прямо у Конгенс Нюторв.

– Это он забирал Барона на своей машине.

– Что говорит Юлиана?

– Она так напугана, что трясется от страха.

Он варит кофе. Из двух сортов зерен, при помощи мельницы, воронки и кофеварки, и с той же неторопливой аккуратностью. Мы пьем его в молчании. Сегодня сочельник. Тишина обычно является моим союзником. Сегодня она слегка давит на мой слух.

– У вас была ёлка, когда ты был маленьким? – спрашиваю я. Внешне вполне невинный вопрос. Но я задаю его, чтобы узнать, кто он.

– Каждый год. Пока мне не исполнилось п-пятнадцать. Тогда на неё прыгнула кошка. И шерсть на ней загорелась.

– И что ты сделал?

Только задав вопрос, я понимаю: мне казалось само собой разумеющимся, что он должен был что-то предпринять.

– Снял рубашку и накинул ее на кошку. И так потушил огонь.

Я представляю себе его без рубашки. В свете лампы. В свете рождественских свечей. В свете горящей кошки. Я прогоняю от себя эту мысль. Она снова возвращается. На некоторых мыслях есть клей.

– Спокойной ночи, – говорю я, поднимаясь. Он провожает меня к дверям.

– Мне н-наверняка сегодня будут сниться сны.

В этом замечании есть что-то лукавое. Я изучаю его лицо, чтобы увидеть какой-нибудь намек на то, что он смеется надо мной, но оно серьезно.

– Спасибо за сегодняшний вечер.

Одним из признаков сумятицы в вашей жизни, которую пора приводить в порядок, является тот факт, что ваша мебель постепенно начинает состоять из вещей, давным-давно одолженных вами на время. Теперь слишком поздно их возвращать, и вы лучше обреете себя наголо, чем предстанете перед их настоящим хозяином, перед этим пугалом.

На моем кассетном магнитофоне выбито “Геодезический институт”. В нем встроенные динамики, встроенное искажение на 70%, встроенная прочность, так что даже невозможно найти оправдание для покупки нового.

Передо мной на столе коробка из-под сигар, принадлежавшая Исайе. Я по очереди взвешиваю на ладони все предметы. Нахожу в энциклопедии Биркет-Смита “Эскимосы” раздел о наконечнике гарпуна. Это наконечник времен культуры Дорсет – 700-900 гг. нашей эры. В книге высказывается предположение, что найдено по меньшей мере 5000 таких наконечников. На побережье протяженностью 3 000 километров.

Я достаю кассету из коробочки. Это Макселл XLI-S. Дорогая пленка. Для тех, кто хочет записывать музыку.

На пленке нет музыки. На ней записан голос человека. Гренландца.

На острове Диско в 1981 году я принимала участие в исследовании влияния морского тумана на коррозию карабинов, которые используются для страховки при переходах по глетчеру. Мы просто-напросто развешивали их на веревочке, и возвращались через три месяца. Они по-прежнему выглядели надежно. Слегка поврежденными, но все же надежными. Завод указывал, что предельная нагрузка на них составляет 4 000 кг. Оказалось же, что мы можем раскрошить их на кусочки ногтем. Попав в чужой климат, они подверглись разрушению.