Фрэнсис Бэкон. Его жизнь, научные труды и общественная деятельность

Но через три дня собрался новый парламент. Бэкон, казалось, не ожидал, что вскоре судьба его совершенно изменится и ему придется еще на этом свете явиться на страшный суд. Несмотря на свою проницательность, он не мог и подумать, что такому положению дел, к которому он так хорошо приноровился, скоро наступит конец. Неудивительно, что этого не приходило в голову королю Якову: тот не знал характера английского народа, но Бэкон мог бы предвидеть протест. Яков вообще не любил парламент, боясь этого незнакомого ему учреждения, освященного традициями страны. Однако он два раза принужден был созвать парламент и не имел основания быть им недовольным. На этот раз Бэкон с гордостью говорил, что члены парламента подготовлены им к правильным взглядам на правосудие. Его рукой было написано и воззвание к народу. При открытии парламента король Яков сказал речь. Он говорил о том, что бережет народные деньги, и просил субсидий. Лорд-канцлер не прибавил ко всему этому и двух слов; он советовал только ораторам быть как можно скромнее. Ораторы же, согласно освященному стариной обычаю, потребовали от имени общин прежних прав и преимуществ. Между ними находился и Эдуард Кук. Глаза Бэкона встретили его суровый взгляд, ясно говоривший, что настал час мести. Парламент не соглашался ни на какие субсидии, прежде чем король не исполнит его требования; он желал безусловной свободы слова, то есть возможности говорить о положении страны, не рискуя попасть в тюрьму. Заручившись, такою возможностью, заговорили о монополиях, которые раздавались поголовно всем родственникам Бекингэма. Дело дошло до того, что придворные захватили в свои руки даже право открывать кабаки в деревнях. Слышались также громкие жалобы на несправедливость суда; последние целиком относились к Бэкону, потому что лорд-канцлер был первый судья в государстве. Бэкон, предчувствуя бурю, советовал Бекингэму как можно мягче отнестись к парламенту. О себе он все еще не беспокоился; он думал, что его не тронут, потому что перед ним преклоняются. Однако вскоре ему пришлось убедиться в своей ошибке. Эдуард Кук, не желая лично сражаться со своим врагом, уполномочил Роберта Филипса– президента комитета, выбранного палатой общин, – заявить об открытии огромных злоупотреблений, виновником которых был сам лорд-канцлер. Речь Филипса произвела сильное впечатление, потому что в ней не было ничего личного; напротив, оратор, видимо, с грустью указывал на низкие поступки своего великого современника. Мы уже говорили, что Бэкон жил с большой пышностью. У него была причудливая фантазия и огромное тщеславие. Йоркхауз по своему великолепию был настоящим дворцом. Когда Бэкон обедал, то весь стол его был всегда покрыт самыми редкими цветами. Работал же он всегда, слушая лучшую музыку, отвечающую его настроению. В Горгамбури он также содержал целый двор с многочисленной толпой своих придворных. Канцлер был также щедр и на подарки. Раз король прислал ему какой-то ничтожный подарок, а он дал посланному пятьсот рублей, – как теперь говорится, на чай. Он был слишком горд, чтобы входить в подробности своего хозяйства. Жена его отличалась мотовством и в других отношениях вела себя не так, как он мог бы желать. Его слуги раболепствовали перед ним, не брали взятки с просителей и позволяли себе всякого рода бесчинства. Бэкон смотрел сквозь пальцы на то, что они покупали себе поместья. Ему советовали обратить на это должное внимание, но он отвечал с гордостью: «Я устремляю свой взор выше». Это не мешало, однако, ему самому брать подарки с подсудимых, и очень даже ценные. Обвинения канцлера продолжались, и король принужден был назначить для исследования злоупотреблений комиссию, состоящую из шести пэров; в то же время палата общин собирала все новые и новые факты против Бэкона. Настоящая гроза готова была разразиться над головой канцлера. Король и Бекингэм предали канцлера в руки правосудия. Бэкон был не из храбрых; увидав себя без всякой поддержки, он сдался, сознавшись во всем. Он оправдывал себя только тем, что брал взятки за правосудие, но никогда вследствие подарков не действовал в ущерб правосудию. Бекингэм поступил с ним совершенно так же, как он сам когда-то – с графом Эссексом. Сверх того, Бэкон явился козлом отпущения грехов Бекингэма и короля. Сам Бэкон не раз жертвовал менее виновными, чтобы спасти более виновных, – и теперь пал жертвой той же политики. 17 марта Бэкон в последний раз председательствовал в парламенте; он дрожал от волнения, рано закрыл заседание и, вернувшись в Йоркхауз совсем больным, слег в постель. Никуда более не показываясь, он, однако, раза два тайком ходил к королю.

Признавая себя виновным перед всеми, Бэкон в душе считал себя только несчастным. Он говорил, что совесть его чиста, потому что и другие власть имущие поступали не лучше. Великий философ не имел своего нравственного идеала, ему не приходило и в голову в этом отношении быть лучше других. Он писал королю, что поднятое против него гонение – только первый шаг к самовластию со стороны парламента; он, Бэкон, пал первой его жертвой, но дай Бог, чтобы она была и последнею. Против Бэкона палата общин представила двадцать восемь обвинительных пунктов; он письменно ответил на каждый из них и признал себя виновным во всех. Однако, чтобы окончательно удостовериться в его признании, комиссия палаты общин явилась к нему, и он подтвердил все: «Милорды, – сказал он, – все это написано моею рукой, продиктовано моим сердцем. Я прошу вас, милостивые государи, сжалиться надо мною…» и так далее.

У Бэкона не было сильных личных врагов, кроме Кука; никто не радовался его падению. Многие сослуживцы не пришли, не желая быть свидетелями его унижения. Правосудие по отношению к нему было непреклонно, но беспристрастно. Бэкон же, больше всего боявшийся лишений, умолял короля вступиться и спасти его от ареста, причем у него хватило духу писать королю: «Человек, принимающий подарки, может также их и делать; я предлагаю подарок Вашему Величеству. И если Вы спасете меня, то я напишу хорошую историю Англии». Но было поздно. Палата общин провозгласила лорда-канцлера виновным. 3 мая 1621 года ему вынесли приговор, присуждавший его к уплате четырехсот тысяч рублей, к лишению права занимать государственные места, присутствовать в парламенте и являться ко двору и к заточению в Лондонской башне. Бэкон отказался от всякой защиты.

Падение Бэкона не произвело большого впечатления на общество. Все продолжали о нем думать так же, как думали прежде. В то время так часто обвиняли и даже казнили напрасно, что общество потеряло возможность различать правых от виновных. Положение Бэкона скорее вызывало сожаление, все думали: «Еще недавно это был счастливый, высокопоставленный человек, а теперь стал таким несчастным. Вот она, судьба-то!»

Так относился к своему падению и сам Бэкон, обвиняя в неблагодарности короля и Бекингэма.

Глава IV

Положение Бэкона после падения. – Тщетные усилия восстановить свою общественную и политическую деятельность. – Друзья Бэкона. – Его научные занятия. – Смерть Якова и вступление на престол Карла I. – Настроение Бэкона в последние годы жизни. – Последний опыт. – Болезнь и смерть Бэкона. – Бэкон и Шекспир

Бэкон, сосланный в поместье Горгамбури, не мог успокоиться и примириться со своим новым положением. Он не хотел или не мог отнестись объективно к своему заслуженному изгнанию. Он был несчастен, он страдал и не мог страдать молча. Он писал письма к королю, к наследнику престола, к Бекингэму, к министрам, к пэрам, к придворным, которых считал влиятельными лицами; всех он умолял сжалиться над ним. Он и не думал оправдываться, а только жаловался на свое несчастье, говоря, что самое большое для него горе – не видеть короля. Он сравнивал себя с Демосфеном, Марком Ливием и Сенекой: все они были сосланы за подобные же, по его мнению, поступки, но затем их простили, и они снова пользовались милостями, богатством и почестями; несправедливо было бы и с ним поступить иначе. Одним словом, он просил всех и каждого, врагов и друзей, и употреблял все средства, чтобы получить позволение вновь поселиться в Лондоне. Наконец через год Бэкону разрешено было видеть короля; это привело его в детский восторг и вызвало с его стороны письмо, полное самых отборных похвал и блестящих сравнений. Он надеялся, что за этим последует разрешение жить в Лондоне, но обманулся в своих ожиданиях. В глубине души Бэкон все еще считал неблагодарными короля и Бекингэма; он им служил верой и правдой, а теперь они подвергают своего старого слугу всем неприятностям ссылки. Он писал королю: «У ног Ваших – Ваш старый слуга; мне шестьдесят лет, и вот уже три года я принужден терпеть всевозможные лишения».

Наконец король сжалился над ним и возвратил ему некоторые права и преимущества; первое время его жалели, но общественное мнение было так настроено против него, что он не мог воспользоваться милостями короля и не показывался в палате пэров ни при короле Якове, ни в последующее царствование. Общественная деятельность Бэкона была, таким образом, кончена. Он тяготился бездействием и скучал, тем более, что условия домашней жизни, после его падения, ухудшились. Король дал ему пенсию в 1200 рублей; это, вместе с другими его доходами, составляло более 15 тысяч рублей. Но Бэкону с его наклонностью к безумной роскоши этого, конечно, было мало. К тому же пенсию свою он не всегда получал аккуратно, а жена его была плохой хозяйкой. Бэкон, не обращая внимания на перемену обстоятельств, продолжал по старой привычке жить по-прежнему, но теперь его за это все осуждали. Ему пришлось проститься с Йоркхаузом; дом, в котором он родился, перешел в руки герцога Бекингэма. Горгамбури пришлось заложить, и это когда-то роскошное поместье сохранило только свои великолепные деревья. Приезжая в Лондон, Бэкон иногда останавливался у своих родственников, но большей частью в Gray's Inn, где у него, как мы сказали, была пожизненная квартира. В тенистых садах Горгамбури Бэкон находил последнюю отраду в размышлении и наблюдении природы.

Личная жизнь Бэкона осталась незапятнанной; одевался он всегда просто, вел правильный образ жизни, не предавался никаким азартным играм, обращался со всеми приветливо и отличался большим остроумием. Его остроты дышали холодной беспощадностью, но были блестящи и нравились. Бэкон сам придавал им большую цену, тщательно их записывал и составлял из них сборник.

Любовь к лести и к превосходству не помешала ему окружить себя достойными друзьями, о которых следует упомянуть. Первый из них, Бодли, умер еще до его падения; он был великодушный покровитель наук и искусств и увековечил свое имя, основав богатую библиотеку в Оксфорде. Среди его друзей мы находим также ученого теолога, воспетого Мильтоном, и двух молодых поэтов; знаменитого путешественника и моралиста, его родственника, и молодого естествоиспытателя, который через тридцать лет защищал перед строгим общественным судом память Бэкона. Молодой естествоиспытатель не разлучался с Бэконом до конца жизни последнего и был у него вместо секретаря. Они часто гуляли вместе, и молодой человек записывал мысли, приходившие в голову Бэкону во время прогулок. Но лучше всех других понимал Бэкона его друг Гоббс, создавший философию, основанную на его принципах. Такая дружба с людьми весьма различных профессий отвечала многосторонности Бэкона. Казалось, окруженный такими друзьями, одаренный деятельным умом, погруженный в исследование тайн природы и занятый великими преобразованиями, Бэкон мог бы мирно провести последние годы своей жизни. Но из его писем, относящихся к этому времени, мы видим, что им овладело сокрушение – раскаяние в том, что он провел столько лет, отдаваясь деловой и общественной жизни, противной его природе. Он писал, что держать книгу в руке ему более свойственно, чем исполнять роль политического деятеля. «Мысль моя, – говорит он, – была всегда далека от моих действий». Теперь, удалившись от суеты мирской, он мог бы воспользоваться своим уединением, чтобы работать исключительно для потомства. Но теперь ему было уже шестьдесят лет, и жить оставалось совсем немного. И все же он употребил эти годы на увековечивание своей памяти в потомстве. Обогащенному опытом философу необходимо было только привести в порядок мысли и планы, которых у него накопилось так много.

Первым плодом его мирной, уединенной жизни явилась история Генриха VII, которую он хотел довести до царствования Генриха VIII и Елизаветы. Это сочинение возбудило общий интерес, но не имело большого успеха, несмотря на то, что обладало значительными достоинствами. Локк считал этот труд образцовым.

Ремюза в биографии Бэкона довольно строго относится к этому сочинению: он говорит, что долголетняя деятельность Бэкона наложила свои следы на его мировоззрение; автор так привык сохранять государственные тайны, что утратил с годами смелость и откровенность, необходимые историку. Он на каждом шагу не договаривает, обнаруживая свое благоразумие и скрывая свою проницательность; это придает изложению натянутость и искусственность.

К этому же времени относятся труды Бэкона по законодательству, которыми до сих пор пользуются специалисты по этой части. Здесь, как и всегда, Бэкон от частных вопросов переходит к общим; он начал с рассмотрения законов Англии и кончил знаменитым введением в историю законодательства, известным под заглавием «О всеобщей справедливости и источниках права». Этот труд был мечтой философа-энциклопедиста. Бэкон с одинаковым интересом занимался изучением самых разнородных явлений. Он записывал рассуждения о происхождении ветров, о жизни и смерти, о звуке, о плотности тел; все это, конечно, относится теперь к области устаревшей физики. Его наблюдения неопределенны и неточны; его объяснения неясны и поражают нас своей странностью. Но он с увлечением делал что мог, закладывая, таким образом, фундамент будущего индуктивного изучения природы. Популяризируя свои идеи, Бэкон писал роман «Новая Атлантида», в котором излагал проект общества или академии, называемой им коллегией шестидневного творения. Он называл также создание своей мечты институтом Соломона и не раз советовал королю осуществить ее, чтоб заслужить славу у потомства. Желание Бэкона сбылось, – со временем такой институт возник под именем лондонского Королевского общества. Поэт, воспевший это важное в ученом мире событие, не забыл идеи Бэкона и назвал его лордом-канцлером законов природы.

От физики Бэкон незаметно переходил к философии. Он собрал все свои философские сочинения, напечатанные по-английски, желая оставить после себя нечто цельное и законченное, причем все написанное им по-английски велел перевести на латинский язык и наоборот; таким образом, он готовил издание своих сочинений на обоих языках. Свое сочинение об успехе наук Бэкон связал систематически с «Новым Органоном» и издал его под общим названием «Instauratio Magna». [1] Этот труд послужил Бэкону истинным нерукотворным памятником. И возмутительно, и грустно читать, что, посвящая эту книгу Якову I, он униженно называет ее «жалким плодом своего уединения».

1

«Великое восстановление» (лат.)

В период славы и могущества общественная деятельность и рассеянная светская жизнь отвлекали Бэкона от научных занятий, а в последние годы жизни необходимый для занятий покой нарушала нужда, доходившая вследствие известных нам обстоятельств до того, что Бэкону приходилось сидеть даже без пива, в котором он очень нуждался, потому что имел привычку выпивать стакан пива перед сном. Это была одна из его причуд, которыми вообще отличался наш философ: он уверял, например, что на его здоровье действуют фазы Луны; весною, во время дождя, он выезжал в открытом экипаже, также уверяя, что это очень полезно для здоровья.