Фреска судьбы

— Алеша Берсенев, бывший гимназист, — представился молодой человек. — А это, — он кивнул в сторону своего «сокамерника», — господин Петруччио Браккато. Он артист. Мастер ножа и пистолета.

— А-га, — неопределенно произнес здоровяк, подозрительно глядя на черноусого.

— Господин Пирогов, — вновь заговорил Алеша, — позвольте узнать: за что вас сюда?

Здоровяк приосанился.

— Представьте, господа, — забасил он, — эти идиоты ввалились ко мне в дом и сказали, что реквизируют его. Видит бог, я человек спокойный, но терпеть такое… — Здоровяк насупил брови и красноречиво покачал головой.

— И что же вы сделали? — поинтересовался Алеша.

— Что! Вышвырнул их к чертовой матери на улицу! Двое ничего, оклемались. А вот третий… Перестарался я малость, погорячился. Тех двоих с крыльца спустил, а третьего — в окно попросил. Упрямый был, сволочь. Вот шею себе и свернул.

Артист приподнял шляпу и с интересом посмотрел на Пирогова. Затем снова надвинул шляпу на глаза. А Алеша спросил притихшим голосом:

— Но ведь они, наверное, были вооружены?

— А как же! — подтвердил Пирогов. — Только я у них винтовки отобрал. Горячий я, с детства это у меня. Матушка, царствие ей небесное, всегда мне говорила: «Через горячность ты свою, Павлуша, пострадаешь». Как в воду глядела, — грустно заключил он. — Однако, господа, как урчит в желудке. Этак и с голоду недолго помереть.

Алеша печально улыбнулся.

— Не волнуйтесь, господин Пирогов, нас все равно расстреляют.

— Ну, это еще когда будет, — возразил тот. — Да и потом, господин гимназист, не знаю, как вы, а я предпочитаю отправиться на аудиенцию к Господу Богу с сытым желудком. Еще неизвестно, чем кормят в раю, и кормят ли там вообще. Эй, как вас там! Господин Петруччио! Вы хоть говорить-то умеете?

— Много говорить — себе могилу рыть, — флегматично ответил идальго, не поднимая с глаз надвинутой шляпы.

— Резонно, — согласился Пирогов. Повернулся к Алеше и деловито осведомился: — Он всегда такой?

— Насколько я могу судить — да.

— Ну что ж, господа… — Пирогов вздохнул. — Значит, до утра нам тут вместе куковать.

Он отошел наконец от двери и, щелкнув суставами, улегся в углу на большую охапку сена. Минут пять верзила ворочался, вздыхая и причитая, потом затих. Еще через несколько минут из угла послышался его громкий, жизнеутверждающий храп.

* * *

Женщина была высокая, тонкая, с точеным, бледным лицом и замысловатой прической.

— Нестор, — тихо позвала она.

Махно, сидевший за столом над потертой картой, не откликнулся.

Женщина встала с кресла, подошла к нему сзади и обвила его короткую шею своими тонкими белыми руками.

— Нестор, — повторила она.

— Что? — сухо сказал Махно, не отрываясь от работы.

— Ты в самом деле хочешь их убить?

— Кого?

— Этого мальчика. И… артиста.

— Они сеяли смуту и ответят за это по законам революционного времени, — не отрываясь от карты, сказал Махно.

— Ты ведь знаешь, что это не так. Они вступились за женщину. Это благородно.

— Это глупо. А за глупость нужно платить.

— Ох, Нестор, Нестор… — Женщина провела тонкими пальцами по длинным волосам мужчины. — Что с тобой сделало это скотское время.

Она секунду помедлила, затем наклонилась, поцеловала его мягкие волосы и тихо сказала:

— Нестор, я прошу тебя, отпусти их.

— Нет, — коротко ответил он.

— Этот мальчик — он ведь совсем еще ребенок.

— Он смутьян.

— Он храбрый и благородный юноша. Он не побоялся осадить твоего зарвавшегося ординарца.

— Белаш — боец революции, — сухо ответил Махно. — А этот щенок — недобиток буржуйский, семя Каиново. И заступник его такой же. Попадись мы им — они бы с нами не церемонились.

На чистом белом лбу женщины обозначились мелкие морщинки.

— Нестор, пожалей хотя бы мальчика.

— Нет.

— Это твое последнее слово?

— Последнее.

Женщина убрала руки с шеи Махно. Снова помедлила, затем сделала еще одну попытку. На этот раз она говорила холодно:

— Нестор, отпусти мальчика, если хочешь, чтобы сегодня ночью мы были вместе.

Махно поднял голову от карты, удивленно посмотрел на женщину.

— На тебе одной свет клином не сошелся, — сказал он.

Женщина отвечала с недоброй усмешкой:

— Это мы еще посмотрим.

— Смотри сколько хочешь, это твое право, — сказал Махно и, дернув щекой, снова склонился над картой на столе.

Ночь пришла холодная и ветреная. Иногда сквозь тучи слабо мерцала луна, словно единственная уцелевшая золотая пуговица на заношенном, грязном сюртуке.

Тонкая, гибкая тень скользнула по белой стене хаты и снова нырнула в темень.

— Хто це? — спросил часовой, насторожившись. — Хто це иде? А ну — ответь!

— Это я, Серко. Я, Галина Андреевна.

Женщина подошла к сидящему на бочке у стены сарая пожилому казаку.

— Караулишь, Серко?

— Так, пани, — ответил он и передернул плечами. — Стэрэжу.

— Озяб поди?

— Трохи змерз.

— А я тебе чаю горячего принесла.

Женщина поставила на землю медный чайничек. Казак улыбнулся в седые усы:

— Дуже дякую, пани. Правда, мне б чего погорячей…

— А я и самогонку принесла. Вот, Серко, возьми. — Она протянула казаку пузатую бутылку.

— Ось дякую, пани. Ись прийди Страшный суд, Богу за вас молыти буду.

— Ладно, я пойду. А ты, Серко, карауль.

— Добре, пани!

Женщина повернулась и вновь двинулась по направлению к хате. Казак проводил ее благодарным взглядом, потом вздохнул, вынул зубами пробку из бутылки и, собравшись с духом, отхлебнул пару глотков.

— Добре… — повторил он и ткнулся носом в рукав.

Вскоре в ночи раздался его негромкий, сиплый храп.

И снова по белой стене хаты скользнула тень. Тонкие пальцы вынули из черного мундира часового ключ. Тихо брякнул тяжелый замок, дверь сарая приоткрылась.

— Эй! — тихо окликнула женщина. — Эй, вы!

— Что такое? — раздался из черноты сарая заспанный голос.

— Ради бога, тише. Выходите. Дверь открыта.

Послышался легкий шум. В дверном проеме показалась большая, взлохмаченная голова Пирогова. Он удивленно посмотрел на женщину, затем перевел взгляд на спящего казака и спросил: