Фреска судьбы

— Просто. «Тяга к убийству исконно присуща человеку, она входит в состав его крови, — проговорила Нина, подделывая голос Слащева. — Звери убивают только тогда, когда они изнемогают от голода, а человек — когда он изнемогает от желания убить. Но только сильный человек способен признаться себе в этом и решиться на убийство. Слабый будет блеять о божьих заповедях и тому подобной ерунде, которую он сам себе и придумал».

Нина зевнула и сладко потянулась. Алеша смотрел на нее завороженно.

— Слащев и в самом деле в это верит? — тихо спросил он.

— Послушаешь, так верит. Уж очень убежденно говорит. Да и на расправу скор. А вот по ночам… когда слабеет духом…

— Но ведь получается глупость, — усомнился Алеша. — Если верить вашему мужу, выходит, что человек убивает ради самого акта убийства, а не ради достижения каких-то целей.

— Ц-ц-ц. Ну, чего ты размитинговался? — Нина протянула руку и погладила Алешу по голове. — Ну да, он так и считает: никаких высших целей и идей не существует, человек придумывает их в оправдание собственной жестокости. Он просто хочет убивать и ничего не может с собой поделать.

Алеша обдумал слова Нины и сказал:

— Если все так, как вы говорите, вашему мужу приходится жить в очень страшном мире.

— Не ему одному, — пожала плечами Нина. — Мы все в этом мире живем. Только не признаемся себе. Ох, мне было так хорошо, а ты все испортил своими разговорами. — Нина решительно затушила папиросу об хромоногий столик и поднялась с постели. — Мне пора.

Стройная фигура девушки четко обрисовалась на фоне синего окна. Алеша вновь почувствовал томление. Он схватил Нину за руку.

— Останьтесь! Я прошу!

Нина повернулась и попробовала разглядеть во тьме его лицо. Тихо проговорила:

— Если Яша узнает, что я здесь была, он может тебя убить.

— Пусть, — сказал Алеша. — Я не боюсь.

— Смелый мальчик… Ну хорошо. Пожалуй, я останусь еще на пять минут.

— На пять? Всего на пять?

Нина снова села на кровать. Погладила Алешу ладонью по щеке, затем провела теплой рукой по его животу, опустилась ниже и насмешливо сказала:

— С такой ретивостью тебе и двух минут будет много. — Она наклонилась и поцеловала Алешу в губы.

* * *

— Уф, — пыхтел, отдуваясь, Пирогов. — Слава богу, живы. Я уж думал, все, крышка.

Он хлестнул лошадку вожжами, и она прибавила ходу.

— В каком смысле «крышка»? — не понял Алеша.

— В прямом. Занюхался генерал-то.

— Как это — «занюхался»?

— Под кокаином, — приглушенным голосом объяснил Пирогов. — Глаза совсем оловянные. А пальцы все рукоятку «маузера» поглаживают. Бережно этак.

— А я и не заметил, — сказал Алеша.

— А я, признаться, только на эти пальцы и смотрел. Мог ведь и пальнуть, скотина. Спасибо Господу, уберег. — Пирогов поднял руку, чтобы перекреститься, но передумал.

Артист, свесивший ноги с телеги и задумчиво разглядывающий выбоины дороги, поднял голову и с тем же задумчивым видом проговорил:

— Да, Слащев человек странный. Власть любит, мессией себя мнит. А между тем батьке Махно завидует. Хочет, чтобы его не просто боялись, но любили. Как батьку Махно. Поэтому и перед нами гоголем ходил, все понравиться хотел.

— Это точно, — поддакнул Пирогов. — Видели, как он на отражение свое в зеркале поглядывал? То так повернется, то этак. Прямо не генерал, а Нарцисс.

— Меж тем Слащев опасен, — сказал артист. — Очень опасен.

— Я и говорю, опасен, — кивнул на это Пирогов. — Хорошо еще, ноги унесли! Я уж, признаться, и не чаял.

Алеша встретился взглядом с артистом и отвел глаза. Он понял, что артист знает о ночном посещении Нины.

За спиной послышался перестук копыт.

— Эй! — окликнул их громкий голос. — Эге-гей!

Путешественники обернулись. Со стороны вокзала к ним стремительно приближался всадник. Пирогов придержал вожжи и судорожно сглотнул слюну.

— Ну вот, сглазил, — сокрушенно проговорил он. — И кто меня, дурака, за язык тянул? — Он покосился на артиста и неуверенно произнес: — Может, дадим деру?

— Не имеет смысла, — ответил артист. — Догонит.

Всадник, черноусый, рослый казак, подскакал к телеге и загарцевал около нее.

— Господа, генерал-майор пожелал сделать вам подарок! — пробасил он, наклонился и протянул Алеше плетеную корзинку, прикрытую сверху полотенцем.

— Передайте Якову Александровичу нашу благодарность, — сказал Алеша.

— Передам!

Всадник хлестнул лошадь и унесся, растаяв в облаке поднятой пыли.

Друзья с облегчением посмотрели ему вслед, затем воззрились на корзинку.

— Что там? — нетерпеливо поинтересовался Пирогов.

Алеша снял полотенце и присвистнул.

— Ого! Щедр генерал. Хлеб, сыр, ветчина… Тут даже штоф водки имеется.

— Водки? — оживился Пирогов. — А ну-ка, покажите. — Он заглянул в корзинку, достал бутылку, вынул зубами пробку, недоверчиво понюхал, затем отхлебнул прямо из горлышка, крякнул и выпучил глаза. — Уф-ф! Действительно, водка. Ай да генерал! Сразу видно образованного человека, не то что Махно. Господин циркач, не хотите приложиться?

— Не сейчас, — ответил тот.

— Да, вы правы. Оставим до вечера. — Пирогов еще раз отхлебнул, тряхнул головой и плотно закупорил горлышко пробкой.

Последующие десять минут ехали молча. Неомрачаемое лицо Пирогова приняло странно озабоченный вид. Про вожжи он, казалось, совсем забыл, и пегая лошадка плелась по дороге сама собой. Вдруг Пирогов резко натянул вожжи, и повозка остановилась. Пирогов повернулся к Алеше и сказал:

— Вы знаете, а ведь я, пожалуй, останусь.

— Как это? — не понял Алеша. — Где останетесь?

— Да здесь, у Слащева. — Пирогов вздохнул и повел медвежьими плечами. — Посудите сами, господа, ну куда мне идти? Дома нет, жены и детишек тоже, осталась одна только родина. Буду воевать с красными.

— Вы это серьезно? — все еще не верил своим ушам Алеша.

— Вполне, — ответил Пирогов.

Алеша повернулся к артисту, ожидая с его стороны колкостей и острот, но вместо этого тот, к полному изумлению Алеши, произнес короткую, но прочувствованную речь.

— Господин Пирогов, это слова настоящего мужчины и дворянина, — сказал он почти торжественно. — Не думал, что вы на это способны, и рад, что ошибся. Вот вам моя рука, Пирогов!