Фрески старого храма

Сняв сапоги, она втащила мужа в спальню, где перво-наперво стащила с него брюки. Плавок на нём не было!.. Швырнув брюки на пол, она дораздела его, укрыла одеялом и села рядом, заранее притащив из ванной пластиковый таз.

«Вот так живёшь, живёшь, а толком и не знаешь с кем».

Тут она впервые вспомнила о его друге Димке, которого не видела уже несколько лет с того вечера, после их маленького приключения в ванной, когда она спьяну перепутала его с мужем. Чувство вины за невольную измену сделало её покладистой женой, он так ничего и не узнал. Но сейчас бумеранг, похоже, вернулся.

Сначала она хотела разбудить его, но не стала. Пьяным его лучше было не трогать, ничего, кроме удара по физиономии, ожидать не приходилось. Все разговоры нужно было вести с ним только тогда, когда проспится. Часы показывали почти шесть утра. Тяжело вздохнув, Валентина ушла досыпать в зал, на диван, прихватив из шкафа плед.

«Интересно, какую историю он придумает, или просто промолчит, как будто ничего не случилось, нет – это вряд ли. Он мужик умный, проспится, сообразит, что к чему, а дальше видно будет».

Сна не было. И она включила телевизор, прекрасно понимая, что муж раньше обеда не поднимется.

Как она и предполагала, Иван проснулся к обеду, с сильной головной болью и жёстким сушняком. Откинув одеяла, он обнаружил себя голым, сюрприз был неприятен тем одним, что он не помнил, как разделся. С трудом натянув на себя халат, он вышел на кухню, где припал к крану с холодной водой. Напившись воды, он уселся там же за стол, руки слегка дрожали. Загадочно улыбаясь, Валентина прошла мимо него к холодильнику, достала припасённую, специально для этого случая, чекушку из морозильника и разлила на две стопки. Достала банку солёных огурцов и вилку, всё это расставила на столе и села сама. Улыбка по-прежнему не сходила с её лица. Проглотив ком в горле, с вытаращенными от удивления глазами на всё происходящее Ванька спросил:

– Ты чё, Валь?

– С праздником, милый, опохмелись после вчерашнего, – всё так же улыбаясь, ответила жена. Выпив и закусив, Иван почувствовал, как перестаёт дрожать нутро и отступает головная боль. Он потянулся к бутылке, чтобы налить вторую, но жена ловко убрала её от него, вопросительно глядя ему в глаза.

Собрав всё своё мужество, прекрасно осознавая свою вину, что слова не сдержал, Иван выдавил из себя:

– Я что, обосрался?

Валентина расхохоталась.

– Нет, с чего ты это взял?

– Тогда чё, ты такая загадочная? Где мои трусы?

– А я думала, ты мне, сам об этом расскажешь. Как повеселились?

– Да, в общем-то, нормально, вот только, как домой пришёл, не помню, будто кто выключателем щёлкнул.

– Да? А задница не болит?

– Ты это к чему?

Валентина вышла в коридор и вскоре вернулась с газетным свёртком в руках и швырнула его на стол прямо перед ним.

– Что это?

– Я так полагаю, твой трофей, флаг капитуляции, отданный победителю!

Иван напрягся, но как ни пытался, не мог вспомнить, заказывали они девочек или нет. И почему «это» завёрнуто в газету?

– Что, взглянуть не хочешь? Размерчик впечатляет!

Иван нехотя, осторожно стал разворачивать газету, умоляюще глядя на жену. Она взяла его стопку и плеснула ему ещё половину, жестом показывая ему, что это последняя. Возмущаться было бессмысленно, тем более в том положении, в котором он оказался. Иван выпил живительную влагу одним глотком и развернул сверток. От увиденного его взяла оторопь, он, не моргая, смотрел на лежащие перед ним мужские трусы пятьдесят шестого размера и понимал, что такие мог носить только Михалыч, больше в бригаде никого с такими габаритами не было.

– Тебя как, вся бригада парила или кто-то один? – нарушила молчание Валентина.

– Ты чё, несёшь-то, Валентина?

– А как прикажешь это понимать? Ты ж ни черта не помнишь, может, тебя специально споили, чтобы… А может, я ошибаюсь?..

Иван закивал головой в знак согласия, а Валентина, специально сделавшая паузу, безжалостно продолжила:

– Может – это не тебя, а ты?

От такого предположения Иван аж побелел.

– Думай, что говоришь-то.

– А я, по-твоему, чем всё это время занималась? Ты дрых, а я думала, только вот ничего не придумала. То, что ты ничего не помнишь, отмазка, конечно, хорошая, но мне интересно – ощущения как? Ты у меня бисексуал, а я даже не подозревала. Но в любом случае это измена. Я, конечно, тебя прощу, но только на первый раз, а потом…

– Не будет никаких потом! Дай трубу, я Димке позвоню, ситуацию проясню.

Валентина встала с табурета, сходила в комнату за мобильником и, вернувшись обратно на своё место, сказала:

– Я ему сама сейчас позвоню, очень хочу послушать версию спасающего задницу друга.

– Валя!

– Каламбур, конечно, но таков уж русский язык.

– Дай трубу! – взревел муж.

Понимая, что переигрывает, Валентина отдала телефон мужу.

Из разговора с другом Ванька понял, что вообще никто, ни с кем, никуда не отлучался. Всё мероприятие прошло чинно, мирно и спокойно. Да, он выключился, но где-то на стадии раздевалки, когда уже уходил домой. Про трусы Иван спрашивать не решился.

Допив остатки водки прямо из горла, Иван выдохнул:

– Всё, Валюха, чтобы этой гадости в доме не водилось, с этого дня не пью ни белую, ни серобуромалиновую.

Он завернул лежавший перед ним свёрток и выбросил его вместе с пустой бутылкой в мусорное ведро.

– Да ладно?! – не поверила своим ушам Валентина.

– Мужик сказал, мужик сделал! – твёрдо ответил Иван.

– Вжик, вжик и снова мужик?

– И прекрати мне на это намякивать! Не было ничего! Понятно? Н е б ы л о!

– Хотелось бы надеяться, да верится с трудом. До первой пьянки с дружками.

– И дружков тоже больше нет!

– Поживём – увидим…

Парный сонет

Вера всегда была некрасивой девчонкой и прекрасно об этом знала, если до школы она ещё питала какие-то иллюзии по этому поводу, то в школе они полностью отпали. Так и росла этакой серенькой мышкой, гадким утёнком… Она была бы альбиносом, если бы не чёрные, как смоль, волосы и тёмно-карие глаза. Как так получилось, что, в общем-то, на миловидном личике напрочь отсутствовали и ресницы, и брови?.. Точнее, они были, но из прозрачных волосков. Даже веснушки ярко проявлялись на её щеках только в момент сильнейшего гнева, а так никто и не подозревал, что они у неё есть. Одевалась она тоже довольно скромно и, буднично, донашивая платья, кофточки, колготки и туфли, а иногда и пальто за своими старшими сёстрами, чуть ли не до конца окончания учёбы в техникуме.

С мальчишками дружить не получалось. В школе ей жилось спокойно, её попросту не замечали. Ей никогда не подкладывали кнопок на сиденье, никто не дёргал за туго сплетённую косу, и даже домашку никто никогда не просил списать, а училась она без троек. В техникуме и вовсе с парнями было плохо, на курсе тридцать девчонок и трое парней.

Вместе с тем, что ей присылали родители, стипендии едва-едва хватало на прожитьё, так что ни о какой косметике даже мысли не возникало. Как-то раз, на втором курсе, девчонки накрасили её на Новый год и были так неприятно поражены её преображением, что более этот эксперимент не повторяли, дабы избежать ненужной им конкуренции.