Фронт[РИСУНКИ К. ШВЕЦА]
Шрифт:
«Вот бы, — говорит, — того человека увидеть да послушать!»
Мне даже смешно стало:
«Ишь ты, губа не дура, чего захотел! Тот сказочник с Владимиром Ильичем, вроде бы как мы с тобой, рядом сидел и орденом был награжден в Кремле. А ты — послушать. Так он тебе и станет специально рассказывать. Деревня…»
Только я, граждане, слова эти сказал, слышу, сзади нас веточка хрустнула, розно кто на нее ногой наступил. У Кольки моего губа сразу со страху отвалилась, да и я сам — уж на что крепкий — и то подался. Обернулись мы. Видим, из-за елки выходит на свет старик с окладистой бородой. Кепка на нем такая немудрящая да плащишко брезентовый. Одним словом, обыкновенный старик, на рабочего человека похож, только палка у него в руке городская, вроде как у доктора.
Переглянулись мы с Колькой, обоим смешно: чего, дураки, испугались?
«Разрешите, товарищи, у вашего костерка обогреться».
Мы конечно:
«Милости просим. Айда с нами ужинать». Ну, старик совсем из простых оказался. Присел рядком, бороду-лопату огладил, из кармана ножик вынул и давай картошку поддевать. Ест со вкусом и приговаривает:
«Давно не едал так-то».
Колька же у старика спрашивает:
«Скажи, дедушка, как не боишься в такую поздноту да по такой-то глухомани одиночкой ходить?»
«А чего бояться? — отвечает. — Места эти знакомые, вырос я здесь».
«Ну, а если с Медной хозяйкой либо со змием Полозом встретишься?»
А старик и глазом не моргнул.
«Пускай, — говорит. — Я с ними в дружбе».
Ну, мы с Колькой обратно переглянулись: понимаем, смеется над нами. Видно, слыхал под ёлкой-то, о чем говорили.
Вот и сидим так. Только, смотрю, костер наш слабнуть стал. Колька поднялся и пошел собирать валежник. Да шагов десяток ступил, сощелкапо что-то. Вижу, граждане, Колька мой упал и крик на весь лес поднял:
«Спасите! Меня змея за ногу обвила…»
Я к нему. Посмотрел и говорю:
«Не кричи, дурья голова. Какая еще змея? Ты в капкан ногой угодил».
Хотел я, граждане, ловушку развести, да не тут-то было. Капкан, видно, умный мастер делал, с секретом, чтобы чужой кто добычу не унес.
«Потерпи, — говорю, — я сбегаю к машине, принесу молоток и зубило».
А тут старик подошел.
«Зачем, — спрашивает, — зубило? На, возьми. Если есть силенка, этим и отрубишь». И подает, слышь ты, ножик, которым картошку ел.
Ну и я удивился! Говорю ему:
«Да ты что, отец! Разве таким ножичком против железа что сделаешь?»
А старик плечом пожимает:
«Если рука слаба, то конечно».
Ну, знаешь, это меня за живое взяло.
«Прощайся, — говорю, — со своим ножичком».
А сам как махну по тому капкану, только искры полетели.
И что бы вы, граждане, думали? Все проволоки с того маха напрочь отсек, ровно это веревки. А на ножике том — ни зазубринки, Колька ногу-то освободил и давай тереть. А старик улыбается…
Рассказчик замолчал и с торжеством оглядел затаивших дыхание слушателей.
— Не иначе, тот ножик волшебный был, — сказал кто-то.
— Вот и я на это же подумал, — кивнул дядька. — Подошел к костру и давай рассматривать. Вижу, не ножик он, а вроде кинжала, ручка из зеленого камня сработана, а клинок иссиня-вороной, пламя в нем, ну, как в темной воде, играет и клеймо стоит — два конька с крылышками лентой перевиты. Тут смекнул я, что ножик тот, видно, заграничный. О том старика и спросил, а он с укором головой покачал и ответил, что, мол, больше ста лет прошло, как в Златоустовском заводе сварили такую булатную сталь. Была, говорит, выставка в одной ненашей стране, вокруг златоустовских сабелек народу полно набежало. Вышел какой-то военный человек и принялся испытывать оружие. Рубнул раз—на сабельке кончика не стало, рубнул два — одна рукоятка осталась. А на нашей сабельке и знаков нет. Тут еще, мол, натащили оружия, а толк один: либо напрочь наш булат оружие рубит, либо около того.
Рассказчик перевел дыхание и вздохнул с явным сожалением.
— Конечно, граждане, я не в силах передать, как у того старика получилось: ну, просто как по книжке читал. Колька, помню, заслушался, даже ногу перестал тереть.
«Откуда, — спрашивает, — ты, дедушка, эту историю разузнал?»
А старик улыбается.
«Откуда же, — говорит, — из малахитовой шкатулки».
Тут и меня любопытство взяло:
«А правда ли, отец, что тот сказочник за свою шкатулку орденом награжден, да мало того — и еще Владимир Ильич его к себе приглашал?»
Тут, смотрим, старик улыбаться перестал, глядит мимо нас, и глаза у него словно туманом подернулись.
«Правда, — говорит, — только в те времена у сказочника ни шкатулки той, ни ордена еще не было. И товарищ Ленин не в Кремль его вызывал, а как бы это вам сказать… ну, вроде бы сам сюда приходил. Вот здесь же, в глухих местах, у горы Денежкин камень, на Сорочьем урочище, они и встретились.
Сказочник издали его заприметил: идет по тропке человек, одет по-простому, только на городской лад, не старатель он, потому без каелки, и не охотник — ружья при нем нет. Подошел ближе — Ленин! И хотя сказочнику уж много за сорок перевалило, а сробел перед Ильичем: застрял не лучше того пня, возле которого стоял, — и ни с места. А Ильич прищурился и пошел навстречу — одна рука в кармане, другая протянута, как для друга, и бородка торчит. «Здравствуйте, здравствуйте», — и по имени-отчеству называет сказочника, будто старого знакомого. И вдруг засмеялся громко, да совсем не обидно. «Я, знаете ли, судя по вашим сказам, представлял вас себе огромным лесным великаном, этакая косая сажень. А вы, оказывается, совсем простой человек». Ну, тут у сказочника вся робость прошла. И Ленин, видно, об этом догадался: «Вот и отлично, — говорит, — стало быть, мы можем с вами по-простому побеседовать. Садитесь, пожалуйста, на этот пенек и рассказывайте, как живете, какие сказы народу готовите?» Стал тут сказочник свои заботы выкладывать. Порой, мол, сомненье берет, о чем да как рассказывать. А Владимир Ильич голову чуть наклонил, слушает, не перебивает, только бородку пощипывает. А потом, откуда ни возьмись, появилась у него на ладони малахитовая шкатулка дивной резной работы. «Вот это мне ваши уральские рабочие подарили. Посмотрите, какая прелесть, сколько в ней мастерства, сколько великолепного труда! А ведь простыми мужицкими руками сделана. Вот и напишите о тех, кто ее сделал. Это трудная задача, да я знаю, вы справитесь». Сказал так Ильич сказочнику, в глаза заглянул и пошел своей дорогой, прямо на полночь.Далеконько ушел, а его все видно. Ни горы, ни леса заслонить не могут…
Рассказчик умолк и полез в карман за кисетом.
— Ну, а дальше что?.. — спросили разом несколько голосов.
— Дальше?.. — Дядька покосился на чуть посветлевшие окна, за которыми утихала пурга, оглянулся на спящего каменным сном шофера и строго сказал своему грузчику — Иди, Коля, прогрей его машину. Пусть ещё отдохнет.
И когда грузчик скрылся за дверью, продолжал:
— Дальше было так: пока старик рассказывал, ночь-то и прошла. Петухи кричать начали — это в Косом Броду, видно, мы до него самую малость впотьмах не доехали. Костерок наш погас, старик прощаться стал. Мы ему: спасибо, мол, дедушка. Больно хорошо рассказываешь, так бы и слушали. А он поглядел на край солнышка за горой, на розовые облака над лесом. «А коли вас за сердце тронуло, то и я рад. Для того и рассказываю». А у самого глаза вроде бы к слезе. Ну, чего удивляться, известно, старый человек. Полез он в карман за платком, плащик-то и расстегнулся. Смотрим, а на пиджаке на стариковом орден Ленина заблестел чистым золотом. Ну, тут мы стали уговаривать деда сесть в машину, подвезти, значит, хотели. Только он отказался: «Через лес напрямик дойду. Люблю по родной земле ходить, травинки, камешки разглядывать; к дерезу прислонишься, а оно шумит, с ветром разговаривает. Если тот разговор понимать, такие ли сказы услышать можно!» — сказал так, палку свою подхватил, плащик застегнул и в лес ушел, ровно и не было его.
Чернявый замолчал.
Со двора доносился глухой шум прогреваемого мотора, за перегородкой послышалась возня — это уже проснулась хозяйка.
Мужчина в углу поправил повязку на щеке и отчетливым голосом сказал:
— Рассказ твой — выдумка. И особливо насчет ножика, который всякое железо рубит, соврал ты, не задумался.
Дядька хитровато прищурил черные глаза.
— Забыл сказать: когда старик прощался, свой ножик мне подарил. «Возьми, — говорит, — старому он ни к чему, а тебе в бродячей шоферской жизни сгодится и памяткой о встрече останется». Вот как было дело. — Дядька сунул руку под разостланный на сундуке полушубок и достал нож. В полумраке блеснуло вороненое лезвие. Насмешливо подмигнул своему пассажиру: — Айда испробуем! Только на чем бы?
Мужчина пожал плечами, достал портсигар нержавеющей стали и бросил его на половик.
Дядька встал на колени, раздвинул половики и положил портсигар на доски.
— Последний раз спрашиваю: стоишь на своем, щека?
Мужчина насмешливо кивнул. Дядька вскинул над головой руку, крякнул и ударил. Булат пробил портсигар с такой легкостью, словно это был ломоть хлеба, и ушел глубоко в доски.
— Как в сказке! — воскликнул долговязый парень с соломенными волосами.
Он с трудом вытащил нож и осмотрел его. Остальные столпились вокруг.