Фронтовые разведчики. «Я ходил за линию фронта»
Шрифт:
— Почему вы не стали выяснять судьбу вашего наградного листа на орден Славы 1-й степени?
— Вам и об этом рассказали… Буду краток. На первой встрече ветеранов дивизии в Гомеле я ехал с Коноваловым и Облапом в одной машине. Генерал Коновалов сидел впереди. Вдруг он обернулся и спросил Облапа: «Глеб, что делать будем? Мы ведь с тобой на старшину наградной на Славу 1-й степени вместе посылали, а он ее не получил». Я вставил фразу: «Фамилия моя не подошла…» Совет ветеранов дивизии все же написал письмо в архив МО и в Верховный Совет. Ответ был простой: «Г. З. Кац в списке полных кавалеров ордена Славы не значится». А искать следы наградного листа я не собирался, не испытывал желания унижаться в инстанциях. Тем более в то время подобное сочетание «Полный кавалер ордена Славы
Вообще, наградную тему лучше не обсуждать. Скажу одно, что за самые удачные, по моему личному мнению, поиски и рейды разведчики группы никаких наград не получили.
Объективности в этом вопросе не было…
— Как часто удавалось разведчикам взять в «поиске» в плен немецкого офицера?
— Мне лично довелось только три раза взять в «поисках» «языка»-офицера. В передней линии, там, где «работали» полковые и дивизионные разведчики, у немцев в основном рядовой состав находился. Как и у нас, впрочем. Но были разведгруппы армейского и фронтового подчинения, которые «работали» только по офицерам. Им ставилась конкретная задача, какого «языка»-офицера надо взять. Определялись звание, род войск, принадлежность к конкретной армейской службе. «Поиск» был целенаправленный. Только из этих групп до Победы дожили редкие счастливчики. Один раз, уже в конце войны, мы взяли в плен бывшего парикмахера из штаба немецкой армии. Его за день до пленения послали на передовую с маршевым пополнением. Этот парикмахер дал столько ценной информации, что на троих генералов бы хватило. Была еще пара человек, обладавших таким объемом информации, что даже не верилось, что в плен взят простой унтер-офицер, который столько знает.
На фронтах были участки, где по три месяца подряд не удавалось взять контрольного пленного в полосе целой армии. Десятки (!) разведгрупп полегли смертью храбрых на нейтралке, но даже солдатскую книжку не удавалось достать с убитого немца. Сотни разведчиков погибли, а результата не было. Здесь уже не офицера «заказывали», а хоть кого-нибудь. И такое бывало…
— Почему бывшие диверсанты и дивизионные разведчики крайне редко соглашаются на интервью? В чем причина? Вроде уже все подписки о неразглашении устарели за сроком давности, и другие уцелевшие на войне бывшие бойцы-разведчики уже о многом рассказали…
— Этих людей вам уже не изменить. Для тех, кто служил в диверсантах, в их личном восприятии срока давности не существует. Слишком война там была особая. Да и простой армейский разведчик тоже не будет светиться от счастья, рассказывая, как он врагу глотку финкой пластал. Война — штука грязная и вонючая, ничего светлого и романтичного на войне нет.
Войцехович Владимир Викторович
Интервью — Николай Чобану
< image l:href="#"/><…>
— За время службы в штрафной роте что еще запомнилось?
— Пару раз ходили в разведку боем, а это значит, что назад возвращалась только половина людей… А ведь по численности штрафная рота была вдвое больше обычной, во взводах было по 60–80 человек… Тогда погибло несколько наших офицеров, а командир роты Баланда был ранен, ведь командиры ходили в атаку вместе с солдатами. Но вообще эти почти три месяца я вспоминаю хорошо: боев было мало, кормили нас просто отлично, обмундирование заменили на новое. Вообще многие солдаты, уже искупившие свою вину, не хотели из роты уходить, у меня, например, командирами отделений остались именно такие солдаты.
— Ваше отношение к «разведке боем».
— Не думаю, что это правильный метод. Потери
тех, кто ее проводил, почему-то не учитывались, а если их посчитать, то уже вроде как и теряется ее смысл. Мое мнение, что нужно было более тщательно изучать передний край немцев, лучше выявлять их огневые точки, а не бросать людей на убой…— Расскажите, пожалуйста, как вы ходили в разведку за «языком».
— В разведку мне довелось сходить два раза. В первый раз это было на Миус-фронте, во время подготовки ко второму наступлению. Очень нужно было взять свежего «языка».
Группа разведчиков перед выходом в поиск
Меня вызвал к себе командир роты Баланда и поручил организовать и провести разведку с целью захвата «языка»: «Подбери ребят, нужно взять „языка“. Если удача будет, со всех судимость снимем, и мой тебе совет, возьми лучше моряков». А у нас было человек десять моряков Азовской флотилии, осужденных за то, что в увольнении, пьяные, они подрались и убили трех человек из комендатуры, патруль, кажется… Я знал, как грамотно подготовить и организовать «поиск», поэтому особого страха тогда у меня не было. Попросил на подготовку три дня, но Баланда мне дал всего два.
Строго соблюдая маскировку, используя трофейную стереотрубу, мы наметили маршруты подхода и отхода, четко распределили обязанности. Отобрали для поиска тринадцать человек: десять моряков, я, мой ординарец Бурлаков и урка по кличке «Лиса». Этот Лиса был очень пронырливый и по-своему талантливый. Он, насколько я понял, был фальшивомонетчик, а уж сделать карты ему тем более ничего не стоило. С картами в штрафной роте был один забавный эпизод. Штрафники часто играли в карты, и Баланда решил с этим бороться. Отобрал
у них колоду карт, но Лиса сделал еще одну. Тогда Баланда с двумя своими заместителями зашли в землянку к этим штрафникам и потребовали отдать карты. Те не отдают, тогда они устроили обыск. Обыскали всех и все, один раз, второй, ничего не нашли. Ни с чем ушли. Потом внезапно устроили еще один обыск, но опять ничего не нашли. Тогда Баланда сдался и сказал им так: «Хорошо, разрешу вам играть, но скажите, куда вы спрятали карты». И оказалось, что когда при обысках он заходил в землянку, они эту колоду незаметно клали в карман самому Баланде, а когда он выходил, они колоду брали обратно…
Еще мне запомнилось, что один из моих ездовых Зарубин, узнав, сколько человек идут в поиск, заметил, что добром это дело не кончится… Время для выхода выбрали, когда немцы ужинали, надеялись, что они отвлекутся на еду и будут не такие внимательные.
Нам повезло, первой немецкой траншеи мы достигли незамеченными и пошли дальше, т. к. знали, что пропажа солдата из первой линии обороны обнаруживается очень быстро. Первые достигшие немецкой траншеи Широков и Самодуров обеспечивали прикрытие с флангов, а потом, когда вся группа проходила дальше, смотрели, чтобы в окопе не осталось много осыпавшейся земли с бруствера. Потом мы долго блуждали в ночи, но никого не находили: ни землянки, ни избы, ни одной повозки, даже сделали палку с крючком, чтобы волочь ее по земле в надежде зацепить какой-нибудь провод и перерезать его. И тут метрах в трехстах от нас мелькнул огонек, на который мы и поползли, как потом оказалось, это открывали дверь в блиндаж КП роты.
Со мной в этот блиндаж пошли Бурлаков и Широков, который знал немецкий язык, т. к. он вырос в немецком поселении в Тарутино, это такая деревня в Молдавии. И ведь у меня мелькнула тогда мысль, что нужно поставить в немецкой траншее человека, т. к. она была очень глубокая, в полный рост, и оставшиеся нас прикрывать разведчики просто не видели, кто ходит по этой траншее. Но мы были уже у самой двери в блиндаж, нужно было действовать быстрее, и я этого не сделал.
Часового у двери не было, и мы ворвались внутрь, там оказались два солдата, один спал, а у второго к уху была привязана трубка телефона. Широков крикнул «хенде хох», мы их, конечно, подняли, они сильно дрожали, оружие их бросили в угол. Мне еще запомнилось, что в блиндаже было светло, горела газовая лампа и, кажется, лампочка от аккумулятора.