Фронты

Заслышав песню, ротмистр Яйцев вскочил на стол и выхватил саблю. С криком "Даешь!" он махал ею в разные стороны, сбивая при этом дюжину хрустальных подвесок с другой люстры. Одна из подвесок угодила ротмистру прямо в голову, но он не помер, как Узкозадов, хотя все надеялись именно на это. Голова ротмистра Яйцева была прочна, сродни мраморному стульчику.

Между тем судья Узкозадов допел с Яйцевым государственный гимн и скончался под оглушительные рыдания княжны Марии- Терезы.

В этот скорбный момент двери залы распахнулись настежь и всем предстал пьяный в апокалиптический дребезан поручик Адамсон. Штаны его были запачканы на ветру, также как и мундир, застегнутый на спине.

Ведомый слухами, что в игорном доме объявился покойный авангардист Блин, Адамсон тщательно осмотрел залу и вынужден был признать, что Блин оказался все же покойным.

Ничуть от этого не растерявшись, опрокидывая столики, Адамсон нашел ротмистра Яйцева и стал вдалбливать в его голову анекдот о двух евреях, придуманный третим евреем (возможно, самим Адамсоном).

Яйцев все еще стоял на столе и отпихивал Адамсона ногами и ощупывал свою распухшую, как жестяная консерва, голову, переживая таким образом почти смертельный удар.

— Ну вот, а тут приходит жена… — настойчиво продолжал Адамсон, не замечая невнимания ротмистра и явно что-то перепутав.

— Дурак вы, ваше благородие! При чем тут жена? — встрял вездесущный адмирал Нахимович.

— Не мешай, скотина! — прикрикнул на отставного поручик Адамсон. — Иди лучше смотри в Устав! Импотент!

Адмирал обиделся и пересел за дальний столик. Оттуда ему было все равно хорошо видно, как из зала выносят труп судьи Узкозадова.

Зрелище это надолго задержало внимание обидчивого адмирала. Вскоре, забыв о своем сексуальном недомогании, Нахимович стал грязно домогаться к веселым барышням, называя их для пикантности "господами гусарами". После предложений выпить с ним на брудершафт адмиралу захотелось в извинительное место. Поручик Адамсон (в свою очередь), совсем уж разгулявшись, прокрался вслед за адмиралом и, совсем уж неизвестно почему, запер его кабинку снаружи.

Веселье продолжалось, об адмирале, как и о многих других морских офицерах, вскоре все забыли, даже неблагодарные веселые барышни. А когда под утро игорный дом опустел, офицеры и их дамы понеслись в пролетках кто домой, а кто в нумера. Один лишь адмирал Нахимович никуда не уехал, зовя на помощь в туалетную комнату игорного дома. Кабинка к тому же оказалась для дамского пользования, из-за чего от мух не было никакого покоя.

В это же время на окраине Отсосовска свет горел только в одном здании публичном доме для господ офицеров Ставки. Оттуда и звучали звуки рояля и крики сонного швейцара:

— Чего тебе тутова, быдло, надо! Станки уже устали!

Так он прогонял стучавшегося в дом возбужденного и грозного ротмистра Яйцева, офицером Ставки, кстати, уже давно не являвшегося.

В своем упорстве ротмистр был страшен. Он ничего уже не соображал, а только мычал и пытался достать швейцара саблей, вымазанной в жире кабанчика и в красном соусе. Швейцар уворачивался и прикрывался дверью, словно обнаженная женщина.

Проходившие мимо гусары, будучи сами основательно на взводе, не узнали ротмистра, и даже более того — приняли его за самурайского шпиона. Не успел Яйцев осмыслить, что происходит, как был тут же изрублен в капусту.

Швейцар, являвшийся, кстати, тайным агентом Швеции, признал того, кто стучался в его заведение, и воскликнул:

— Так это вы, господин ротмистр! — (было уже, как вы сами понимаете, слишком поздновато).

Гусары же, возбужденные одержанной победой, повалили в ресторан «Либидо», выломали дверь и опустошили сидровые погреба. Веселье продолжалось весь день, а к вечеру разбушевавшихся гусар вывело из ресторана собранное народное ополчение.

Примерно в это же время, то есть, еще до приезда основных гостей в игорный дом, в его туалете был найден труп адмирала Нахимовича, замеревшего на коленях. Голова же его (на это многие обратили внимание) находилась в «очке». В руке адмирала был зажат орден святого Евлампия с подтяжкой Первой степени за безупречную многолетнюю службу и клочок клозетной бумаги:

"Ухожу из жизни с честью и доблестью. Прошу считать меня героем. Адмирал Нахимович."

— Вот истинно офицерская смерть! — заметил внимательный капитан Малокайфов и решительно застрелился.

Его примеру последовали еще шесть офицеров, но позднее и проходивший мимо с визитом мэр города Же Сидоров-Микстуров. Впрочем, поговаривают, что это было не самоубийство.

40

Между тем во всех имперских газетах появились сообщения о напряженной обстановке на самурайской границе, а в "Отсосовских ведомостях" и в "Курьезе Отсосовска" на первых двух страницах рассказывалось о пограничном конфликте неподалеку от деревни Отсосовки и села Санотряпкино.

Во время этого инцидента семеро самурайцев под прикрытием ночного мрака и артобстрела пересекли границу, проникли в Санотряпкино и изнасиловали деревенскую девушку утерянной фамилии. События развивались галопирующе, и вскоре число изнасилованных по обе стороны границы достигло 28 человек, в том числе и особ женского пола.

Информация об этом повергала в ужас все гражданское население, и теперь первый стакан сидра поднимался всеми за здоровье отсосовского гарнизона.

Начальник же гарнизона, поручик Адамсон с приближенным ему офицерским составом пребывал в полнейшем спокойствии, убежденно веря в силу своего гарнизона.

Через день в доме госпожи Снасилкиной-Шестью устраивались увеселительные вечера с холодным шампанским, казино и любительским театром, организованным княжной Машенька в благотворительных целях. Все роли в этом театре игрались барышнями исключительно в черном нижнем белье, и вскоре театр должен был поехать на гастроли в Ставку.

Офицеры кутили, развлекались с дамами, но в основном пили сидр с Иваном, отлучаясь вроде бы невзначай на кухню.

Трехсотенный гарнизон, расквартированный в Отсосовске, служил надежной защитой городу, и потому господа превозносили поручика, славили его внешность и барышень, которые ему нравились и с которыми он уединялся в спальне.

А обстановка на самурайской границе все накалялась и продолжала накаляться до тех пор, пока Адамсон не вышел все-таки из равновесия и потерял всякую уверенность.

Он стал так переживать и терзаться, что уже через неделю у поручика оставалась только одна надежда — на пятитысячный казачий полк генерала Базанова, который ко всему прочему обладал самой обольстительной куртизанкой в державе. По рассказам очевидцев, она имела очень узкое и в то же время чрезвычайно глубокое обольстительное место.